– Носилки – это ни к чему. Верхом поеду.
– Вот. Вашего супруга будет сопровождать Смак, наш конюх, а вас – я. Не беспокойтесь, госпожа, я не стесню вас во время службы, постою в боковом приделе, как подобает...
«Что-то все мне дают советы в последнее время, – подумала я. – Монбижу, Фердикрюгер, крошка Сорти. Шерамур впору называть не родиной любви и красоты, а страной советов». Но я вынуждена была признать правоту служанки.
И на следующий день мы отправились в собор – в соответствии с шерамурскими требованиями.
Собор Святой Инстанции являл собою зрелище не для слабонервных. Ибо строился он в прежние века, когда считалось, что чем больше очертания соборных башен напоминают обглоданный рыбий скелет, тем лучше. Мы проезжали мимо собора в ночь прибытия, но тогда было темно, да и события отвлекли от лицезрения острых шпилей, пронзавших небо над Мове-сюр-Орер.
Людей к службе собралось в изрядном количестве, причем из всех сословий. Никто не хотел проявлять неблагонадежности в глазах Благого Сыска. Однако дело было не только в этом. И не только в благочестии. Кавалеры и дамы являлись в храм, дабы обменяться любовными посланиями, обсудить свежие сплетни, и заодно продемонстрировать – да, да, да! – свои наряды, пусть не такие пышные и броские, как на балах и пирах, но не менее дорогие. К счастью, наших поволчанских одеяний в соборе не видывали, и оттого не могли упрекнуть, что мы показываемся в людном месте в нарядах, уже надеванных.
Но благодаря этим нарядам здесь быстро догадались, кто мы. Когда мы спешились, на ступенях соборах никто не попытался нас опередить. Ибо кто выше титулом и званием, тот идет первым, независимо от наличия свиты. Этикет, знаете ли. Мне эти правила вбивали в голову в детстве, когда отец был жив и царствовал. Помню, мне рассказывали, что однажды разразилась кровопролитная война, закончившаяся гибелью пары династий и полными развалом государств, из-за того, что две королевы не могли определить, кто из них королевистее и кому из них первой войти в храм. Тот же этикет определял длину шлейфов и дамских платьев, высоту шляп, цвет одежды и количество украшений. Но тут я могла сослаться на то, что я, мол, из Поволчья, и мы таких тонкостей не ведаем (на самом деле при царском дворе в Волкодавле правила этикета не менее свирепы, и тамошним боярам есть чему поучить шерамурских дворян).
Смак остался у церкви с лошадьми, а крошка Сорти, как обещала, отошла в боковой придел, едва мы переступили порог собора. Но к нам тут же подбежал храмовый служитель, предложивший проводить меня к почетным сиденьям для дам, ибо в шерамурских соборах мужчины сидели отдельно, а женщины отдельно. А простолюдины вообще стояли. Гверн отпустил меня, поскольку знал эти обычаи.
Служка, сопровождая меня, трещал без умолку, рассказывая про здешние красоты и достопримечательности. Несомненно, это входило в его обязанности. Изнутри собор действительно был красив и эффектен, росписи и статуи его принадлежали уже иной эпохе, чем башни и фасад. Яркие фрески в стиле мастеров Гран-Ботфорте изображали сцены из жития святой Инстанции и чудеса, творимые после ее кончины. «Святая Инстанция черпает из закромов родины», «Святая Инстанция и миллион алых роз», «Святая Инстанция расстреливает грешников». В последний раз я видела нечто подобное в храме Края Неминуемого и Окончательного, но там фрески были повреждены после катастрофы, постигшей святилище, эти же находились в целости и сохранности. Следуя проникшим из Гран-Ботфорте веяниям, персонажи росписей были одеты в соответствии с требованиями современной моды, и только на фреске «Расстрел грешников» святая Инстанция была облачена в платье старинного покроя, удивительным образом напоминавшее поволчанский сарафан. У этой фрески скопилось множество цветочных букетов, приносимых прихожанами в дар покровительнице Моветона. Цветы были самые разные – от тигровых лилий до скромных полевых ромашек. Не было только роз. На мой вопрос служка ответил, что, поскольку розы послужили орудием мученичества святой, они, хоть и являются ее атрибутом, в дар никогда не приносятся.
– Сейчас уже прежних строгостей нет, а раньше, ежели какая мирская особа на себя венок из роз нацепила, так извольте покаяние приносить, штраф платить, а то и на костер. Потому как нечего себе присваивать то, что святой принадлежит.
– Значит, теперь нравы смягчились?
– Смягчились, смягчились, светлая госпожа, даже слишком. Да вы и сами все узнаете из епископской проповеди – вы же ее послушать пришли?
Вот не было печали! Оказывается, почтеннейшая публика собралась еще и на проповедь. По счастью, мне не пришлось выспрашивать у своего путеводителя, кто таков сей епископ и чем он привлекателен для публики. Служка продолжал разглагольствовать.
Монсеньор де Кавардак, как выяснилось, предпочел служение церкви блестящей карьере богослова. Но, и покинув стены университета Парлевы, он не оставил научных занятий. Особую известность снискал его труд «О нарочитой болтливости женщин», даже в сокращенном издании насчитывающий 1600 страниц.
Заняв епископскую кафедру в Мове-сюр-Орер, он прославился как проповедник. Сейчас, в силу преклонного возраста, он выступает редко, и ежели решил обратиться к пастве, значит, ожидается что-то исключительное.
Я подумала о том, был ли епископ Кавардак в числе богословов, принимавших участие в достославном диспуте о дамском нижнем белье, но от вопроса воздержалась. Тем паче что служка подвел меня к креслу. Их было лишь несколько по обеим сторонам от прохода. Над двумя самыми значительными возвышался балдахин, и даже северная варварка типа меня могла понять, что они предназначались для монарших особ, буде те окажутся в главном соборе провинции. Остальные кресла были расставлены в соответствии с рангом возможных слушателей, и тут мне оставалось довериться проводнику. Я отпустила его, передав толику денег «на цветы для святой Инстанции», и опустилась в кресло в первом ряду.
Тотчас где-то позади раздалось приглушенное фырканье, и, обернувшись, я увидела, как некая особа, направлявшаяся было к первому ряду, круто повернула назад. Даже не видя ее в лицо, я угадала, что это маркиза де Каданс, – по синим волосам и запаху розового масла. В прошлый раз я указала ей на место. И, в соответствии с этим местом, ей полагалось сидеть позади меня. Похоже, дабы избежать подобного унижения, она готова была покинуть собор и навлечь на себя немилость Благого Сыска. Ох уж мне эти дамские штучки... Остальные дамы, не столь щепетильные, заняли кресла, подобающие им по рангу.
К этому времени и монсеньор де Кавардак поднялся на кафедру. Это был сухонький старичок в роскошном облачении, блеском затмевающим наряды самых знатных мирянок, и со скорбным лицом жертвы простатита.
– Какой прекрасный день для веры! – провозгласил он. – Какой прекрасный день для веры! Братья и сестры мои, какой прекрасный день для веры!
Замечательный зачин, подумала я. Главное, оригинальный. Интересно, еще какие-нибудь слова в этой проповеди будут?
Действительно, едва приступив к проповеди, Кавардак сделал длинную паузу, как будто забыл, о чем собрался говорить. Но оказалось, что это был ораторский прием.
– А разве могут быть ужасные дни для веры? – спросите вы. Таковых нет, но у некоторых людей бывают дни дурные, критические. В такие дни недалеко и до греха, если вы уже не согрешили. Ибо маловеры считают, будто избегнут кары. Святые давно отвернулись от нас, твердят нечестивцы, а Благой Сыск составляют всего лишь люди. Но трепещите, злодеи! Бдит, бдит святая Инстанция, и арбалет ее направлен в лоб грешникам и грешницам. Ибо дошли до нас вести, что святая вновь явилась в опекаемом ею городе, дабы явить пример неотвратимости воздаяния. Вот урок усомнившимся! И не твердите себе: лунные ночи не так часты, а в такие ночи мы из дому не выходим! Возмездие принимает разные обличия, и не всем дано узреть святую Инстанцию воочию, но придет она за вами! Пусть памятуют о том грешные жены, проводящие дни и ночи свои в суетных удовольствиях, искажающие облик, данный им от рождения, белилами, пудрами, мазями, притираниями, лосьонами, кремами, тушью, сурьмой, помадой, тенями, не говоря уж о краске для волос! Взбивающие кудри свои перед зеркалами, не желающие видеть безобразия своих грехов, обнажающие свои плечи и груди, дабы каждый прохожий зрил то, что у порядочных женщин не увидит и супруг, рядящиеся в багряницы вместо власяницы!