Гверн задумался над моими словами.
– Кроме того, ты должен помнить, как выглядит мужская шерамурская мода. Вряд ли она намного практичнее женской.
Гверн погрузился в воспоминания. И на лице его нарисовался неподдельный ужас.
Так мы сидели и молчали, угнетенные мыслями об элегантности, блеске и гламуре. Потом я шлепнула себя ладонью по лбу.
– Сарафан!
– Что?
– И как я сразу не сообразила! Мы поедем с грамотой от Ивана-Царевича, в качестве поволчанских дворян. Так какого демона мы обязаны одеваться по шерамурской моде? Закуплю себе сарафан – уж на это у меня денег хватит. Только не красный – я же не Ядреной Фене собираюсь служить. И буду ходить одетой на поволчанский манер. Так гораздо удобнее. А ты можешь рядиться вообще во что угодно. Откуда в шерамурской провинции знают, как одеваются поволчанские дворяне?
Гверн вздохнул с облегчением.
– Тогда вернемся к проездным документам. Что написано в жалованной грамоте Ивана-Царевича, если следовать твоей логике, значения не имеет. Все равно не прочтут, только на печати поглазеют. А вот подорожная и контракт наверняка будут на шерамурском. Какое ты будешь указывать имя? Ты ведь на самом деле не Этель, и не Копни, и не Тесса...
– Так ведь и ты на самом деле не Гверн. К тому же я эту «милитиссу Этелинду», коей числилась у гидрантов, слишком часто использовала.
– Возьми за основу не первую половину имени, а вторую. Не «Этель», а «Линда». Оно, кстати, и звучит более по-поволчански.
– Это верно, но звучит как кличка курицы-несушки.
– Тогда возьми «милитиссу». Мила – тоже вполно поволчанское имя.
– Не хватало еще, чтоб меня с царевной Миленой путали.
– На тебя не угодишь. Как тебя в предыдущей авантюре именовали? Прися?
– Это не по-поволчански. Это по-суржикски.
– Можно подумать, в Шерамуре хоть один человек почувствует разницу.
– Погоди, погоди, что-то вертится... Прися... принцесса... Тесса – было, Рин – было... пусть будет Рина. Звучит вполне на поволчанский лад. А тебя на тот же манер переименуем в Губерния.
– Мне не нравится, как это звучит.
– А меня в капризах упрекаешь. Твои предложения?
– Не знаю. Нету у меня воображения по этой части.
– Ну, если ничего не придумаешь, остановимся пока на этом.
– Некогда уже думать. Похоже, наш работодатель идет.
Действительно, в коридоре слышались шаги.
– Это не он, – сказала я.
– С чего ты взяла?
– Отец батискаф ходит очень тихо. Почти бесшумно. А тут – слышишь, как топает? Это совсем другой человек. И я даже знаю, кто. Это...
Дверь распахнулась. За ней стояла женщина неопределенного возраста, с кирпично-загорелым обветренным лицом, длинным носом и слезящимися глазами. Одета она была в теплую не по сезону фуфайку, подбитую мехом кожаную безрукавку и длинную широкую юбку. Волосы ее, дабы не лезли в глаза, были плотно забраны под платок.
– ...Баба-Яга! – закончила я!
– Стучать надо, когда входите в чужую комнату! – сердито заметил Гверн.
Она, не обратив внимания на укор, шагнула через порог, стуча костяной ногой.
– Добрый день, – сказала я.
– Да уж чего в нем доброго... – она придвинула свободную табуретку.
Подобная бестактность меня не удивила. Репутация у Бабы-Яги была отвратительная. Я узнала об этом, познакомившись с этой дамой во время своего первого визита в Волкодавль. Я уже рассказывала, что Баба-Яга была первым, и по сию пору единственным, в Поволчье, а также и Заволчье, конструктором летательных аппаратов тяжелее воздуха. А новаторы всегда вызывают у окружающих неприязнь и даже враждебные чувства. Впрочем, окружающих тоже можно было понять, после того как опытные образцы аппаратов Бабы-Яги несколько раз падали на город, причиняя его обитателям имущественный, моральный, а также физический ущерб. Вместе с аппаратами падала и сама испытательница. Одна из полученных травм стоила ей ноги, после чего она вынуждена была носить костяной протез. Но это не остановило Бабу-Ягу в ее опытах, и горожане потребовали ее изгнания из Волкодавля. С тех пор резиденция летчицы находилась где-то в глухих лесах, за сельцом Стригино, и она лишь изредка наведывалась в город. Судя по тому, что протезов со времен нашей предыдущей встречи у нее не прибавилось, новые модели летательных аппаратов (она называла их «ступенчатыми ракетами», сокращенно – ступами) оказались удачными. Но характер испытателницы от этого не улучшился. Молва приписывала ей всевозможные пакости – от занятий контрабандой и черной магией до сексуальных извращений. Насчет педофилии сплетники, очевидно, преувеличивали: просто Бабой-Ягой было очень удобно пугать непослушных детей – прилетит, мол, и похитит. А вот с царевной Миленой у нее, кажется, действительно что-то было. (Правда, трудно найти в Волкодавле сколько-нибудь заметную личность, с которой у Милены Неможной ничего не было – звание Верховной Жрицы Ядреной Матери, оно, знаете ли, обязывает.) Тем не менее Иван-Царевич не преследовал Бабу-Ягу даже в те относительно спокойные времена, когда ему не приходилось отдавать все силы борьбе с еретиками.
Каковы были тут причины, я не знала. Разные ходили слухи. Например, что Баба-Яга, несмотря на свою грубую внешность (рядом с ней даже я казалась женственной) – особа довольно высокого происхождения. Будто бы она приходится ближайшей родственницей Верховному Бабаю, правителю Суверенного Оркостана, настоящее ее имя – Бабая-га. Другие утверждали, что происхождение здесь ни при чем, а дело в том, что Баба-Яга исполняет некоторые деликатные поручения регента. Я склонялась к тому, чтоб разделить это мнение.
Наши отношения нельзя было назвать ни дружескими, ни враждебными, мы были просто знакомы, и с чего вдруг Баба-Яга заявилась ко мне в гости, я понятия не имела. Однако делать нечего, нужно было поддерживать светскую беседу.
– Давно ли в Волкодавле? – спросила я.
– Нынче прилетела, – сипло отвечала она. Из-за частого пребывания на большой высоте и на ветру Баба-Яга была вечно простужена. Оттого и голос у нее был хриплый, и насморк постоянный, и глаза слезились – а вовсе не от отвращения к грешному миру, как у святого Траханеота, и не от неприязни к поволчанскому духу, как утверждали недоброжелатели. – Из Бухано-Трескава. Иван-Царевич меня туда отправлял с посланием к господарю тамошнему.
– С чего вдруг на ступе? Из Поволчья в Бухано-Трескав дороги накатаны...
– Накатаны, да не безопасны. Бухано-трескавские границы орда султана Учкудука тревожит.
– Может, хоть из-за этого винная монополия господаря Бухано-Трескавского в Волкодавле закончится? – с надеждой предположила я.
– Не о том ты думаешь, Прися!
– Я теперь не Прися, а Рина.
– Хорошо... Арина. Приходил до вас жрец чужеземный, черноризец заморский?
– Откуда ты знаешь? – вклинился в разговор Гверн. От неожиданности он даже позабыл свою обычную вежливость по отношению к дамам, особенно малознакомым – хамить он, как правило, позволял себе только родной жене.
– Есть у меня способы... – Баба-Яга зачем-то вынула из кармана безрукавки клубок шерсти. Я ожидала, что за ним последуют и спицы (с некоторых пор с большим подозрением отношусь к вязанию), но она продолжала говорить, вертя клубок в руках. – Это в странах закатных магам, дабы зреть далекое, шары хрустальные надобны. А у меня методика разработана собственная, мне яблочка и тарелочки достаточно...
– Простых яблочка и тарелочки?
– Ну, не простых. Технически модифицированных. Но эффект тот же самый. Даже лучше. Тарелочка – она плоская, на ней изображение более четкое, чем в хрустальном шаре, а яблочко настройку дает. И показало мне яблочко да на тарелочке, как вы с черноризцем на берегу Волк-реки беседы водите.
– Ну и что? Мы ни от кого не прятались, – заявил Гверн. – И против местных властей не злоумышляли, если ты к этому клонишь.
– Ежели бы вы супротив Иванов злоумышляли, охранный воевода Кирдык бы вперед меня это вынюхал. За вас беспокоюсь, не за царя с царевичем. Я, пока в Бухано-Трескаве и Сильватрансе была, слышала там про некоего черноризца и дела, им творимые. По описанию – как раз он. Нос крючком, с лица бледен. А дела те – самые что ни на есть колдовские и чернокнижные.