— Но я же только тебя и жду! Значит, придешь?
— Я не такая, как ты: я слово держу! Она засмеялась и убежала.
Так издевается она или любит, черт побери?!
Я купил бутылку токая и стал держать дома: чтобы быть наготове, когда придет Бемби. Так началось мое первое большое ожидание. Тянулось оно месяца два.
За это время мы посмотрели множество ужасных фильмов, я предпринял — с тем же результатом — еще две или три попытки к бегству. И наконец она пришла ко мне в гости!
Этому предшествовала ссора, о которой очень тяжело вспоминать.
В тот несчастный день Лилита торопилась. Сразу после занятий мы бросились бегом к остановке, вскочили в «двадцать второй». Я говорил что-то развлекательное, она почти не слушала. К слову упомянула, что у нее сегодня масса дел: и прачечная, и магазины, и еще что-то. И когда она скрылась в своем подъезде, меня осенила идея: подождать ее и помочь — в прачечной, в магазинах.
Довольный собой, я ждал. Там недалеко от ее парадной очень удобная скамейка.
Она показалась через полчаса. Я бросился навстречу, еще на ходу объясняя:
— Понимаешь, Бемби, давай вместе… Но она не дослушала:
— Да отвяжись ты наконец! Словно получил плевок в лицо. Я отшатнулся.
Потом повернулся и побежал. Она, видно, опомнилась:
— Подожди! Постой, Стрельцов!
Дурацкая у нее манера звать по фамилии. Точно имени нет.
Я бежал, как от погони. Увидел трамвай на остановке. Вскочил, не разбирая номера. Это был конец. Это должен был быть конец.
«Да отвяжись ты наконец!»
Отвяжусь!
Если хоть немного уважаю себя — отвяжусь!
Она меня не любит, это предельно ясно. Зачем-то немного поощряла. Но вот у нее важные дела, и я докучаю, словно дворняжка, не вовремя пристающая со своими собачьими восторгами. Больше никогда не видеть! Забыть! Как-нибудь переживу!
Выживу! Хватит быть верным псом!
Эти слова стали заклинанием: «Хватит быть верным псом!» Я твердил их весь вечер, всю ночь, утром. Больше никогда не стану се ждать. А если случайно встречу — отвернусь! Хватит быть верным псом!
А боль… Если бы можно было вызвать «скорую помощь»!
Она меня разыскала в первый же перерыв. Я и на самом деле отвернулся, когда увидел ее. Сердишься? Нет, радуюсь.
Ну прости. Я вовсе не на тебя. Просто вышла из дому такая. Злая как собака. Не соображала. А как сообразила, что это я на тебя накричала, так просто не знаю. Так бы себя и отхлестала! Ну, простишь?
Я бы на тебя не смог кричать. Что бы ни случилось.
Я гадкая. Я сама знаю. Но все-таки прости, а? Ну правда, я не хотела.
Она взяла меня за руку и прижалась подбородком к плечу.
— Забудем?
— Забудем.
У нее неприятности дома! Она теперь к тому же мучается, что обидела меня! Мне уже было ее жалко.
— А я как раз хотела сегодня к тебе зайти.
И вот она поднимается по моей лестнице. О, если бы это была мраморная лестница! Но нет, совсем нет.
Дома, правда, лучше: двухкомнатная квартирка, и у меня отдельная комната. Какое счастье — отдельная комната! Мы вдвоем с Бемби, и больше никого.
— Так вот, значит, как ты живешь. И потолки высокие.
Ты тоже в любой момент можешь поселиться под высокими потолками.
Я все же говорил немного отчужденно: обида не прошла.
— Ох, Стрельцов, если бы все так просто!
— А все просто, если любить.
— Да, тебя послушать…
Любишь — иди к любимому, нет — не встречайся вовсе! Мне все казалось простым. (И тоже не совсем: ведь я старался ее видеть, не мог не видеть, хоть и знал, что она меня не любит вовсе.)
Бемби сидела грустная.
— Что у тебя дома? Чем ты была расстроена? Теперь я уверен: не нужно было об этом спрашивать.
Не нужно было интересоваться тем, другим ее домом.
Нет у нее другого дома, кроме моего! Твердить ей это, непрерывно твердить!
А я встал в позу сочувствующего друга:
— Чем ты была расстроена?
Она не должна быть расстроена, раз я ее люблю! Да всякое. Отец к Мише приехал. Тяжелый человек. Зануда. Миша — муж.
— Что же — насовсем?
Друг дома, ну в точности друг дома!
— С ленинградскими специалистами советоваться. С врачами. А с ними можно целый год советоваться.
Она первый раз у меня. Любимая! Единственная! А мы беседуем о ее свекре!
Я подошел сзади, взял за плечи и осторожно поцеловал в затылок.
— Перестань, — сказала она.
Я раздвигал волосы, обнажая тонкую шею, тыкался носом во впадинку на затылке.
Перестань. Я тебе уже объяснила: ты все портишь.
Возмущалась бы она, вырывалась — а то это спокойное «перестань». Хуже всего в такие минуты действует спокойный тон.