Много говорят о первой любви: мол, не забывается, остается на всю жизнь и все такое. А вот у меня были, как у всех, и первая, и вторая, и третья, но, честное слово, вспоминаются теперь безо всякого волнения. Вот если сказать: есть единственная, есть главная любовь в жизни — это будет правдой. С Бемби меня постигла главная — вот в чем беда.
Счастье это или несчастье? Конечно, любовь прекрасна сама по себе; кто-то сказал, что божество обитает в любящем, а не в любимом. И все-таки я чаще и чаще думаю, что неразделенная любовь — несчастье, почти болезнь. Нужно иметь силу и мужество, чтобы вовремя уйти и забыть! А я не смог.
Теперь я иногда провожаю ее с работы домой. Встречаю у проходной и провожаю. Сколько раз я ее провожал — еще из института. Поистине главный провожатый. Вероятно, здесь кроется моя ошибка.
Однажды я провожал ее на первом году нашего знакомства. Настроение у меня было хорошее, уверенность в себе появилась. Я сказал:
— Пойдем сейчас ко мне.
(Значит, дело было до ее первого визита, до незабываемого «Да отвяжись ты!».)
Она не соглашалась. Но я просто крепко взял ее за руку и повел.
Она говорила:
— Пусти, люди смотрят! Она говорила:
— Я сейчас закричу. Позову милиционера. Она говорила:
— Я не терплю насилия.
Она говорила:
— Со мной так еще никто не обращался. Нет правда.
Я ее вел. Я чувствовал себя победителем.
Но я не выдержал до конца. Я начал ее уговаривать.
Мое дело было проиграно.
Она же все-таки шла, когда я вел ее якобы насильно. Шла добровольно в конце концов, потому что легко могла вырваться. Но мне нужно было формальное словесное согласие, словно удостоверение с печатью. Ну и поделом мне.
И вот новое провожание спустя много лет. Традиционное и безнадежное. Она только что вернулась из отпуска, шла рядом загорелая и особенно прекрасная. Мы долго молчали.
— Ну скажи что-нибудь. Скажи, что до сих пор меня любишь. Ты мне давно этого не говорил.
— Ну конечно, я тебя люблю.
— Если бы ты знал, как мне необходимо это слышать время от времени.
— Вот и шла бы за меня замуж.
— Молчи.
Мы помолчали.
Перед домом Бемби остановилась. Легко мгновенно прижалась ко мне и шепнула:
— Хорошо, что ты есть. И убежала.
Тонкая, как девочка. Наделенная врожденным совершенством движений.
Я стоял счастливый и готовый впасть в отчаяние одновременно.
«Хорошо, что ты есть».
Стоит жить, чтобы услышать такое. Нет, правда.
Но если разобраться: у нее есть семья — муж, сын. И еще есть я. Образец непоколебимой верности, проверен десятилетним беспорочным стажем. Более стойкую верность найдешь разве что в «Тристане и Изольде».
Раз в два-три месяца мы сидим около часа в каком-нибудь кафе или мороженице («Какие у твоего мужа, деточка, красивые зубы»), потом я ее провожаю. Сейчас они живут в кооперативе на проспекте Космонавтов, туда, к моему счастью, так же далеко, как до Охты. Несколько раз — в хорошую погоду — мы даже ходили пешком. Сидели у пруда в Парке Победы.
Но каково мне в эти двухмесячные промежутки?!
Когда каждый телефонный звонок может означать, что звонит она. Но звонят все, кто угодно, кроме нее. «Хорошо, что ты есть».
Непрерывное ожидание, ежедневное напрасное ожидание — вот что такое аз есмь.
И невозможно же выдержать такое постоянное напряжение! Есть же предел выносливости, как есть предел боли. И если боль становится нестерпимой — наступает бесчувствие, болевой шок.
Вот я и проснулся на исходе одиннадцатого года нашего знакомства, утром в воскресенье, успокоенный и свободный.
Ну вот все и прошло.
Тишина. Необычно легко на душе.
Она меня не любит?! А мне все равно.
Она, может быть, с другим?! А мне все равно.
Она прекрасна! А мне все равно.
Хорошо.
Но все-таки,
все-таки даже теперь, уже без чрезмерных чувств, холодным умом,—
все-таки даже теперь я не могу представить себе,
что наши жизни так и пройдут независимо и параллельно,
так и окончатся врозь.
Видно, просто есть вещи, недоступные человеческому воображению,
как недоступно ему представление о небытии, как недоступно ему представление о бесконечности Вселенной.
ДЕДУН
РАССКАЗ
Позвонила Света и сказала, что завтра придут следопыты из ее класса, будут записывать, что дедун здесь пережил в блокаду. Так его внучка называет: не дедушка, не дед — дедун. Когда была совсем маленькая, устраивалась у него на коленях как в кресле, гладила жесткую бороду и повторяла: «Дедун-колдун. Тогда еще бороды носили реже, чем сейчас, и Павел Пор-фирьевич со своей седой бородой, закрывавшей весь галстук, и вправду имел вид немного сказочный. С тех пор и осталось: дедун. Чужим и вообще посторонним, может быть, и смешно, а Павлу Порфирьевичу нравится. Да ему все нравится, что говорит и делает Света, а больше всего то, как она гордится, что у нее такой замечательный дедун. Старики часто ругают нынешнюю молодежь: за некультурность, за запросы, за то, что появились на готовенькое, сами ничего еще не создали, а уже требуют… И в целом молодежь, и собственных детей и внуков — конкретно. А Павлу Порфирьевичу повезло с внучкой, жаловаться грех.