Но раз уж Ксана встала вся невыспавшаяся, раз нельзя было протирать полы, оставалось пойти чего-нибудь купить, чем кормить вечером поэта. Только сначала выпить чаю, потому что без чая Ксана не человек. Хорошо хоть, Николай Акимыч сегодня работает с утра, можно спокойно выпить чай в комнате, не слушать бесконечные причитания Антонины Ивановны про грязищу и вонищу.
А Филипп сочинил какие-то новые отрывки, которых Ксана раньше не слышала, — и твердил их теперь без конца. Ясно, что до двух он не прервется. Пришлось идти чего-нибудь покупать на вечер. Рыжа умильно прыгала вокруг, пока Ксана одевалась, не понимает собача, что нельзя ее теперь брать с собой в магазины. А так бы хорошо! Но нельзя из-за каких-то подонков, которые придумали промысел — воровать собак.
— Нельзя, Рыженька, нельзя. Погулял же утром с тобой Филипп? Ну и сиди.
Рыжа вздохнула и улеглась. Все понимает.
А Ксана вышла и сразу повернула к тому самому Толстовскому дому, словно доказывая лишний раз себе, что никак нельзя было брать собачу.
Только перешла Щербаков — а навстречу Оленька Накасонова! Когда-то вместе учились в хореографическом, потом танцевали в театре, но недолго, потому что Оленька рано ушла, закончила балетмейстерский. Не виделись лет десять! И вдруг на улице — да еще около самого дома!
Растолстела Олька! Она, еще когда танцевала, с трудом удерживала вес, питалась как святой Антоний, а бросила, стала есть нормально — все понятно.
— Кинуля!
— Олька!
Чтобы полноценно расцеловаться, Ксане пришлось до Ольки почти подпрыгивать.
— Ты чего здесь?
— Я здесь живу. А ты?
— И я живу. Ты давно?
— Полгода.
— Ну а я — четыре! — победоносно сообщила Ксана. — А как вы здесь оказались? Вы ведь жили где-то на Маклина.
— Нам дали квартиру вот здесь в угловом. После капремонта. Дима же в Пушкинском, ему и дали, чтобы рядом с театром. Хлопотали — и выхлопотали.
— Отдельную?
— Ну да.
Олька выговорила это с обидной небрежностью. Филипп здесь на Рубинштейна всю жизнь, родился здесь, и все разно живет в коммуналке, а Ольке с Димкой сразу отдельную. Ну правда, Дима — режиссер в Пушкинском, величина как-никак.
— А ты?
— А я дома, Кинуля. Пишу книгу между кухней и детской. Все на мне, а куда денешься? Ставить не могу, но все-таки хоть пишу для души. Не только кухарка.
О чем пишешь?
— О балете, о чем же. Хореографическая миниатюра моя тема. Ну Якобсон прежде всего, Голейзовский. Есть материал. А ты-то как?!
Да, Олька пишет книгу. А что у Ксаны?! Ничего. Та же кухня, что у всех, но больше — ничего. А выговорить стыдно.
— Тоже по дому без конца. Я же выработала себе пенсию. Теперь работаю иногда. Периодически. Если зовут.
— А куда зовут? С чем?
Врать было не очень приятно, да и не просто вот так выдумывать на ходу. Но Ксана не отступала:
— Да знаешь, бывают выступления. По клубам. С бригадами. Собираются время от времени. И поездки бывают.
— От Ленконцерта, что ли? У тебя номер? Зачем ей такие подробности?
Да. Сделала номер. Танец. Индийский.
_ Правда? А кто ставил?
«Кто ставил»! Какая ей разница!
— Молодой мальчик из Москвы. Очень талантливый. Ученик Ольги Леонардовны.
Как фамилия? Ты понимаешь, мне для дела. Мне нужно закончить современностью: новые имена, кто подхватил эстафету. Я так и назову главу: «Кто подхватил эстафету?» Хорошо, правда? Димка придумал.
Ксане тоже показалось, что название главы придумано хорошо: она любит, когда пишется красиво, не как в обычной речи — Филипп вот никогда так не скажет: «эстафета»… И зачем она стала врать про какого-то московского мальчика?! Вдруг Олька примет всерьез, начнет разыскивать этого мальчика для своей книги?
— Он индус. Закончил ГИТИС и уехал к себе. У Ольги Леонардовны много всяких иностранцев. Ее ценят во всем мире!
— Настоящий индус?! Потрясающе! Мне обязательно нужно это в книгу! Сплав классики с национальными традициями. Ну еще и дружба народов.
Что ни придумаешь — только хуже. Олька всегда была такая — энтузиастка.
Там больше национальных. От классики в нашем смысле совсем ничего. У них тоже называется классика — своя. Ты не представляешь: совсем другая пластика. Ужасно было трудно.