Жутко неприятно: подозревать родного внука! Но вышел-то Федька с пустыми руками, это точно — Николай Акимыч пока еще не ослеп. А за пазухой? Мог, например, сунуть книгу. Сейчас очень ценятся старые книги, за некоторые, говорят, дают и сто рублей, и двести. А у Леонида Полуэктовича настоящая лавка букиниста. Неужели же Федька сообразил? Книги в опись не попали, и никто не узнает, если он и взял, — это-то и страшно! Страшно, если украл, заработал на краденом — и остался безнаказанным! Украл, получилось — может попробовать снова! А если все-таки сказал Федька правду? Хороший же парень, руки золотые… Не мог Николай Акимыч отделаться от подозрений, но и признаться в них никому не мог. А тем более — Федьке! Ведь если не брал, если внук чист и честен, за что же так смертельно оскорблять?! Да после такого — все, конец! Федька при жизни слова не скажет и на похороны не придет! А если все-таки брал? Тогда смолчать и поощрить тем самым — еще хуже. Куда ни кинь… Так Николай Акимыч и носил в себе — как камень. Не против Федьки камень, а самому с ним тяжело; не за пазухой камень, а на шее. Будто нечистая совесть. Во как: подозрения на Федьку, а чувство, будто у самого нечистая совесть.
И когда через пару дней ехал днем, уже заканчивал смену, вдруг вошли на Звенигородской двое таких вот акселераНтов — похожих на Федьку — небрежно что-то бросили в переднюю кассу и оторвали билеты. Салон пустой, и Николай Акимыч за ними проследил; объявлял, что следующая Пять углов и почему такое необычное название, а сам следил: потому что показались подозрительными с самого начала. Бросили что-то — и Николай Акимыч по жесту, по чему-то неуловимому понял, что бросили не то — либо недоплатили, либо вообще какой-то металлический мусор (потом в кассовом мешке чего только ни находится среди мелочи! а уж недоплата— всегда!) — и мгновенная ярость охватила его. Он резко затормозил, выскочил в салон — при его-то комплекции! — оказался около кассы. На резиновой дорожке блестела единственная копейка.
Вы что? Копеек жалко? Экономите? А совесть в карман спрятали? Жулье!
Ему хотелось схватить этих нахальных акселерантов и трясти, трясти! Вытрясти все, что недоплатили сейчас, что наверняка недоплатили раньше — и нечестность вытрясти, самое главное! Нечестность, самомнение, разгильдяйство!
— Чего шумишь, отец? Все заплачено. Провалилась остальная деньга.
Нет, хоть бы смутились! Нахалы были, нахалы и есть!
«Провалилась»… А как докажешь, что не провалилась? Свидетеля бы!
— Граждане! Кто видел? Что они опустили? Граждане равнодушно смотрели в окна. Как тогда, когда в салоне куражился пьяный. Но сейчас-то бояться некого!.. Хотя могли и в самом деле не видеть: кому дело до кассы, до ежедневной недоплаты?
— Совесть ваша провалилась, вот что! Николай Акимыч повернулся и пошел к себе в кабину. АкселераНты засмеялись в спину.
Доехал до кольца молча. Ну объявлял остановки — но никаких лишних слов. Не то что он еще злился или что — разом устал. И Николай Николаич поскрипывал, будто тоже устал…
Потом Николай Акимыч молча стоял в очереди к диспетчерше Нинке. Вокруг ржали, как молодые кони, другие водители, а та и рада, тоже кобыла порядочная. А Николай Акимыч молчал и чувствовал себя одиноким. Зачем он все еще ездит? Почти не осталось никого на линии из его сверстников, а он все ездит. Дорога — она и сама выматывает нервы, а тут плюс пассажиры: те, которые не платят, которые лезут в переполненный салон, которые хулиганят, которые просто нахальничают — какие нужно иметь на всех нервы? Николай Акимыч старается, он к ним с добром, просвещает, повышает их культуру — а они? Да, хватит ему ездить. Хватит! Ну не заплатили эти двое — но ведь он готов был их трясти как каких-то преступников! Из-за того что нахальный вид, или из-за того, что похожи на Федьку, с которым Николай Акимыч теперь не знает как и встретится — после той ночной встречи в коридоре…
Захотелось сразу пойти к директору парка, подать заявление, перевестись с линии на работу поспокойнее. Вызывал тот, приставал по поводу глупой кляузы — вот и пожалуйста, не желает больше Николай Акимыч терпеть от всякого, кто влез в салон старого Николай Николаича… Или кляуза не такая глупая? Тогда тоже была в нем злость на пассажиров, которые лезут и лезут, как неразумные овцы. Вот и стоял назло. А пассажиры всегда будут такие, вряд ли поумнеют — что толку злиться на них.
В раздевалке Николай Акимыч все же немного поостыл. Уйти с линии он уйдет — но надо подумать, куда. Пойти загонщиком? Непонимающие люди думают, что загонщик — вроде подсобника: загоняет пришедшие спать машины в ремзону или просто в глубину парка. В автобусном парке так и есть, но в троллейбусном, где переплетение проводов и магнитных стрелок, загонщик — высшая квалификация. Так-то так. Но скучно. Ездишь по городу, видишь улицы, которые хоть на малейший штрих, а меняются каждый день: где ремонт начался — а где кончился; где открыли магазин — а где закрыли; вывески новые, газетные щиты… Да, по городу интересно, а загонщиком — скука. Водить бы тот самый экскурсионный троллейбус, если и вправду поддержит новый зам Пантелеймон Иваныч? Там уж точно не будет нахальных безбилетников, ни толпы, выламывающей двери, да и пьяный — вряд ли. Но молча водить и слушать, чего нарассказывают какие-нибудь несмышленые девчонки? А если не водить? Если только сидеть в кресле с микрофончиком в руках? А рулят пусть другие, тот же Коля Винокур, напарник? Сменить профессию на старости лет, податься, можно сказать, в интеллигенты. Как же: экскурсовод! Только платят этому экскурсоводу, наверное, раза в три меньше по сравнению с водителем. Да, надо подумать, надо подумать… К директору еще успеется.