Но каково мне в эти двухмесячные промежутки?!
Когда каждый телефонный звонок может означать, что звонит она. Но звонят все, кто угодно, кроме нее. «Хорошо, что ты есть».
Непрерывное ожидание, ежедневное напрасное ожидание — вот что такое аз есмь.
И невозможно же выдержать такое постоянное напряжение! Есть же предел выносливости, как есть предел боли. И если боль становится нестерпимой — наступает бесчувствие, болевой шок.
Вот я и проснулся на исходе одиннадцатого года нашего знакомства, утром в воскресенье, успокоенный и свободный.
Ну вот все и прошло.
Тишина. Необычно легко на душе.
Она меня не любит?! А мне все равно.
Она, может быть, с другим?! А мне все равно.
Она прекрасна! А мне все равно.
Хорошо.
Но все-таки,
все-таки даже теперь, уже без чрезмерных чувств, холодным умом,—
все-таки даже теперь я не могу представить себе,
что наши жизни так и пройдут независимо и параллельно,
так и окончатся врозь.
Видно, просто есть вещи, недоступные человеческому воображению,
как недоступно ему представление о небытии, как недоступно ему представление о бесконечности Вселенной.
ДЕДУН
РАССКАЗ
Позвонила Света и сказала, что завтра придут следопыты из ее класса, будут записывать, что дедун здесь пережил в блокаду. Так его внучка называет: не дедушка, не дед — дедун. Когда была совсем маленькая, устраивалась у него на коленях как в кресле, гладила жесткую бороду и повторяла: «Дедун-колдун. Тогда еще бороды носили реже, чем сейчас, и Павел Пор-фирьевич со своей седой бородой, закрывавшей весь галстук, и вправду имел вид немного сказочный. С тех пор и осталось: дедун. Чужим и вообще посторонним, может быть, и смешно, а Павлу Порфирьевичу нравится. Да ему все нравится, что говорит и делает Света, а больше всего то, как она гордится, что у нее такой замечательный дедун. Старики часто ругают нынешнюю молодежь: за некультурность, за запросы, за то, что появились на готовенькое, сами ничего еще не создали, а уже требуют… И в целом молодежь, и собственных детей и внуков — конкретно. А Павлу Порфирьевичу повезло с внучкой, жаловаться грех.
Или неправильно сказать: повезло? Не везение, а результат правильного воспитания. Если Света с рождения слышит, как здесь жили в блокаду, конкретно, что перенес и какие поступки совершил ее дедун, — как же ей не Еырасти настоящим человеком? Ну может, еще рано сказать про Свету: Человек с большой буквы, большую букву еще надо заслужить, но к тому идет.
Завтрашние следопыты разволновали Павла Пор-фирьевича, потому он никак не мог заснуть. Своим — сначала Люсе, пока маленькая, потом выросла — появился зять Федор, потом вот Света, теперь и Света полгода замужем, значит, и младшему зятю Валентину, — своим Павел Порфирьевич рассказывал про блокадную жизнь много раз, но никогда еще не собирались к нему, чтобы выслушать и увековечить его жизнь и поступки, люди официальные; а завтрашние следопыты, хотя еще совсем пионеры, все-таки люди официальные: запишут все конкретно, сохранят тетрадки в своем музее. Потому Павел Порфирьевич снова и снова повторял про себя свои рассказы, чтобы завтра не сбиться, не напутать, а то ведь посмеются: склероз! Все-таки нынешняя молодежь…
Но поскольку много раз он все это рассказывал и Люсе, и Люсе вместе с ее Федором, и Свете, и ее Валентину уже успел, то получалось очень складно — по крайней мере, пока про себя.
Особенно самый главный рассказ:
«Зимой сорок второго года, дорогие ребята, а конкретно: в феврале, произошел случай, который навсегда врезался мне в память. У меня был знакомый, который жил здесь недалеко на Саперном переулке. А я и тогда ка Рубинштейна, только в другом доме. А знакомый на Саперном, это считалось близко, хотя если сейчас с Рубинштейна на Саперный, то редко кто пешком, постарается на каком-нибудь транспорте. Считалось близко, потому что тогда в феврале не ходил даже трамвай, и приходилось многим на работу пешком с Выборгской ка Петроградскую, например. И ходили, хотя мороз небывалый в истории, улицы нерасчищенные от льда и снега, и голодные все, почти падают. А сейчас никто не пойдет с Выборгской на Петроградскую, хотя и улицы расчищены, и тепло одеты, и сыты… Вы не думайте, что я забыл, о чем начал, я отвлекся умышленно, чтобы вы конкретно представили обстановку.
Пришел мой знакомый с Саперного и говорит: «Я знаю, что мне не выжить, у меня дистрофия последней степени, но у меня неотоваренные карточки, и я не хочу, чтобы они пропали. У меня сестра живет на проспекте Стачек, я ждал, что она придет, а она не приходит, больше ждать нельзя. Отнесите ей, пожалуйста, карточки; может быть, тогда она выживет. У нее сын девяти лет. Может, и он выживет, если лишний паек».