Справедливость такой системы была очевидна. Но манило и другое ее преимущество: новизна! Вольт любит новое, потому что оно всегда интересно само по себе. Надо прогрессировать, непрерывно прогрессировать!
— Вы замечательно придумали, Вольт Платоныч! Только если бы вы им внушили, как мне, они бы и так уперлись против ЦСКА. И по нынешней системе.
Трогательная вера в Вольта, ничего не скажешь, но сейчас она уже и не льстила: сейчас хотелось одного — утвердить новую идею! Написать, отправить — только тогда можно будет успокоиться: он свое дело сделал. С ним всегда так: пока идея не высказана, пока остается в голове — то, что сказал Груздю, не в счет, — невозможно думать ни о чем другом.
Антонина Антоновна все это время что-то вязала, сидя спиной к телевизору — спорт ее не интересует. Тем удивительнее ее терпимость к шахматной страсти мужа.
— Что вы вяжете, Антонина Антоновна?
— Носки послать Валерику. Там холодно, если он в Тюмень.
— Да, вот надумал наш Валерка, — Родион Иванович виновато посмотрел на жену.
Очень не понравился Вольту этот взгляд: с них всегда все и начинается — с таких вот виноватых взглядов. А кончается отречением от себя.
— И очень хорошо! Основа в человеке — самостоятельность!
Вольт постарался вложить в эти слова всю свою силу внушения.
— Я тоже сам пробивался, — сказал Родион Иванович, но не очень уверенно.
Нужно было бы устроить ему хорошую встряску, чтобы и думать не смел ни о каких кооперативах для Валерика своего великовозрастного, но Вольт торопился домой — новая идея жгла изнутри! — и не мог сосредоточиться на чужих проблемах.
— Ну счастливо, Антонина Антоновна. А носки — это хорошая штука, Валерик спасибо скажет.
Антонина Антоновна улыбнулась на похвалу.
— Я ему и в армию связавши, а он пишет: нельзя, потому что положены портянки. Командиры там — старшина!
— Это надо мной был старшина, а у Валерки — прапорщик! — преувеличенно бодро сказал Родион Иванович.
— Ну а теперь демобилизуется — и никаких командиров над ним, одни начальники.
Родион Иванович вышел проводить Вольта.
— Мать есть мать, — сказал он как бы извиняясь.
— Ничего, привыкнет и к Тюмени. Будет слать носки.
Родион Иванович улыбнулся бодрее.
По пути домой Вольт живо воображал, как по новой системе — «системе Комаровского» — начнут играть сначала у нас, потом в других странах, на чемпионатах мира… И будет трудно поверить, что совсем недавно поражения 3:4 и 0:10 расценивались одинаково. Неужели был возможен такой абсурд?!.
В почтовом ящике вечерних газет не оказалось. Украли! Опять! Это продолжается не первый год — иногда крадут раз в неделю, иногда и три. Откуда берутся такие сволочи?! Сам, значит, не выписывает, купить лень — удобнее украсть. Поймать бы его наконец! Вольт бы тогда!.. Он и сам не знал, что он сделает, но — сделает! Такое, что этот подонок запомнит на всю жизнь!
Наверное, надо было бы вставить другой замок, к которому не подходит общий ключ, но такой замок надо еще сначала достать — столько хлопот. А Вольт, пережив в себе первую вспышку гнева, сразу же забывает про украденные газеты — до следующей покражи.
В квартире все было пропитано ароматом жареных грибов. Теперь, на пенсии, Надя совершенствуется в кулинарном искусстве. Впрочем, Вольт ее поощряет, дарит поваренные книги — ест он немного, но очень даже замечает, что ест.
В кухне сидела гостья — Грушева, верхняя соседка. Вольт предпочел бы ужинать не в ее обществе, но та сидела прочно. У нее неиссякаемая тема для горестных разговоров: внук в восьмом классе.
— Добрый вечер! Добрый вечер! А я уж попробовала, что наготовила Наденька! Такая она мастерица! А у моего Толика жена ничего не умеет. И не хочет.
— Бывают в жизни и другие интересы, — многозначительно сказала мама, которая тоже ничего не умеет готовить — и не хочет.
— Какие у нее другие?! Вы думаете, она художница вроде вас, Ниночка Ефимовна? Никаких у нее интересов. И Феденька весь в нее! Тут недавно трагедия: накопил восемьдесят рублей на джинсы — и украли.
— Восемьдесят рублей за брюки? — ужаснулась мама. — Ведь джинсы — это брюки, правда? Или, может, по-старому?
— Какое — по-старому! Кто теперь помнит по-старому!