— Потому что нет никаких измен, потому и не ревнуешь.
Вольт попытался представить Надины измены — и не смог.
— Потому что измена — не только постельная! Вся эта мистика с Библией и Нострадамусом — такая же измена, даже хуже. Неужели непонятно? Людей на кострах сжигали за несходство идей — так уж чего там развод! Самая большая вражда бывает из-за идей. И из-за работы. Я должен спокойно работать, делать свое дело. А как я могу работать спокойно, если ты меня злишь каждую минуту. Словно нарочно дразнишь, как идиоты зверей дразнят в зоопарке.
Противно заныло сердце. Он же прорывался сквозь скандал к свободе, нужно ликовать, так почему болит сердце?
— Для тебя все и всё — только приложение к работе!
Совершенно точно. И мне нужны полезные приложения. Способствующие!
Даже и сейчас, в крайности, Надя не удержалась от банального женского:
Я думала, я — не только приложение.
— Только! Так что, видишь, мы не устраиваем друг друга взаимно: ты меня — своей мистикой, я тебя — тем, что не возношу на пьедестал, не лепечу шлягерные пошлости: «Ах, ты для меня весь мир!»
А Жене Евтушенко что-то такое лепетал, выпив для храбрости, когда справляли Первое мая у Лены Козловой. Лепетал, а Женя смеялась: «Ф-фу, Лягушонок!» Стыдно вспоминать.
— Да, не лепечу шлягерные пошлости. Ну а раз мир — всего лишь сон, то никакой драмы. Исчез из сна — и все. Ну разве что еще приснится развод.
Чуть не добавил: «Раз нет детей, не надо и судиться», но удержался: Надя тяжело переживает свое бесплодие, и напоминать ей в такой момент — жестоко.
Да, он мчался на всех парах навстречу свободе! Когда-нибудь у него будет другая жена, возможно чем то похожая на Женю Евтушенко; она родит сына, а рожать будет непременно под водой, а потом они вместе станут растить гениального ребенка…
Если только Вольт сможет кого-нибудь растить, когда так колет в сердце.
Наконец до Нади дошло по-настоящему, что все может кончиться. И она испугалась. Подошла, схватила его снизу за локти своими сильными пальцами гимнастки, заглянула в лицо:
— Перестань! Нам невозможно разойтись! Ведь я — это ты!
Он резко высвободился. Интуиция несла его к свободе, а цепкие пальцы Нади как бы воплощали переживаемую столько лет несвободу.
— Вот уж нет! Я — не ты! Не существует во мне такой темной половины! А если бы была, я бы ее отсек! Как руку с гангреной.
Надя снова поймала его за локти.
— Меня нельзя отсечь! По живому! Сам никогда не знал боли, потому и режешь!
И снова он высвободился. Осторожно. Потому что в прошлый раз от резкого движения еще сильнее заболело сердце. И под лопаткой тоже.
— Не знал боли, правильно. Но все-таки представляю. Теоретически. А резать все равно иногда надо. Сразу!
— Нет, когда не прочувствовал на себе, не поймешь! Такому, который своей боли не знал, — чужая нипочем! Всегда благополучному!
Даже сейчас Надя не могла без упрека. Пускай. Лучше казаться всегда благополучным, чем плакаться. А в сердце кололо все сильней. И делалось страшно: ведь столько еще нужно успеть! Неужели он не успеет?! Неужели доведет его Надя своим упрямством?!
— Что ж делать, если нужно резать, приходится вытерпеть.
— Да ты подумай, из-за чего ты хочешь резать?! Что случилось?!
— Случилось! Ты чужая, вот что случилось!
— Какая же я чужая? Ты что?
Она заглядывала ему снизу в глаза, пыталась снова схватить за локти, но он поспешно отстранялся.
— Чужая! И уйди, пожалуйста!
Что-то закорртилось в мозгу, и стало крутиться одно и то же слово:
— Чужая! Уйди, пожалуйста!
Это как клаустрофобия — когда кажется, что замкнут в тесном пространстве и никогда из него не вырваться. Однажды в детстве с Вольтом было такое: он был в гостях у одного мальчика, и дверь в комнату, в которой они играли, захлопнулась; ручки изнутри не было, отпереть можно было только снаружи. И тут Вольта охватил ужас: ему показалось, что дверь никогда не отопрется, что о них забудут, что они так и останутся здесь… Он подскочил к двери и стал колотить в нее ногами. С той стороны тоже не было постоянной ручки, она вынималась и вставлялась по мере надобности, и тут, как нарочно, не могли ее сразу найти, а он колотил все сильнее, ничего не соображая, не слушая голосов из-за двери. Настоящий припадок!.. И вот второй раз в жизни такое состояние.
— Уйди, уйди, пожалуйста!
Само Надино присутствие давило. И боль в сердце становилась все сильнее. Неужели он ничего не успеет в жизни?! Из-за нее!