Барбара: Как-то, наблюдая за мамой, которая мучилась, я вдруг осознала, что не могу контролировать ситуацию, и просто вернулась к себе. Я почувствовала себя очень хорошо, даже несмотря на то, что ситуация была оченьтягостной, что я не могла как-то изменить ее... и я вернулась к себе.
Кейти: Хорошо, милая. И выдумаете, что ваша мать была менее мудрой или способной, чем вы? Внутри каждого из нас есть такое место, дорогая. Мы все можем найти его, если заглянем как можно глубже внутрь себя, независимо от того, сколько в нас боли.
Барбара: Думаю, что я недооценивала маму в течение той недели.
Кейти: «Я недооценивала маму в течение той недели» —
разверните это утверждение. Барбара: Я недооценивала себя в течение той недели. Кейти: Да, милая. И свою сестру тоже. Барбара: Верно.
Кейти: Матери так прекрасны! Они умирают ради нас, разве вы не видите? Они умирают, как и все, чтобы мы могли понять. Не может быть никакой ошибки. Их смерть совершенна, и она наступает лучшим для нас способом. Выбрали бы вы такую смерть для нее, если бы знали, что только так можно познать Бога?
Барбара: О... (Пауза.) Да.
Кейти: Да, милая. Это кажется серьезным основанием. Барбара: Благодарю вас, Кейти. Я чувствую, что избавилась от тяжелого бремени. Кейти: Я счастлива, дорогая.
Барбара (смеется): А что, если я позвоню Лори и поделюсь с ней своими открытиями?
Все потоки устремляются к морю, потому что оно ниже их. Смирение дает всему силу.
Материальный мир — метафора разума. Разум теряется в своих проекциях, но в конце концов всегда возвращается к себе, подобно потокам, которые устремляются к морю. Каким бы блестящим ни был разум, каким бы раздутым ни было полагающееся на него эго, стоит разуму понять, что на самом деле он ничего не знает и не может знать, он возвращается к своим истокам и встречается с самим собой — в смирении.
Как только вы поймете, что есть правда, все начнет стекаться к вам, потому что вы становитесь живым примером смирения. Осознавший себя разум стремится занять низшее, наименее творческое положение, из которого и происходит творение. Самое низкое есть самое высокое.
Менее чем через неделю после моего возвращения из клиники начали распространяться слухи о произошедших со мной переменах. Мне стали звонить абсолютно незнакомые люди. Они задавали мне вопросы и просили о встрече. Причем звонки раздавались в любое время дня и ночи. Звонили те, кто проходил программу двенадцати шагов в Обществе анонимных алкоголиков, звонили просто люди с улицы, жители других городов и те, кто был наслышан обо мне от друзей или знакомых, В их вопросах слышалась мольба о помощи. Они спрашивали: «Как я могу обрести такую же свободу?» А я отвечала: «Не знаю. Но если хотите увидеть, что это такое, приходите и поживите со мной. Я буду рада поделиться тем, что имею».
В мой дом постоянно приходили люди. Мог заглянуть какой-нибудь человек, тут же раздавался телефонный звонок и появлялись еще двое, затем еще и еще — до пятнадцати человек за вечер. Они были наслышаны о том, что я — святая, что я — Мастер, Будда. Они говорили, что я «просветленная», хотя я не имела ни малейшего представления о том, что это означало. Для меня это слово звучало так же, как, например, слово «простуженная». Когда они с любопытством разглядывали меня, я чувствовала, что они видят во мне некое проявление чуда, но меня это устраивало. Я знала, что свободна, но все еще подвергалась атакам разного рода иллюзий, от которых человечество страдало во все времена. Поэтому я не ощущала в себе никакого просветления.
Еще около года я записывала в дневник убеждения, которые появлялись в моем уме. Я должна была записывать их и исследовать, чтобы не отклоняться от реальности. Их было много — сотни, тысячи. Каждое убеждение было подобно метеору, врезающемуся в планету с намерением разрушить ее. Если кто-то говорил или я слышала в своем уме:« Какой отвратительный день», мое тело начинало трястись. Казалось, что я совсем не могла переносить ложь. Не имело значения, я это говорила или кто-то другой, потому что все вокруг было мною.
Очищение и разрушение старого происходило во мне мгновенно, хотя, когда я занималась исследованием с другими людьми, им процесс представлялся растянутым во времени и пространстве — из-за его насыщенности. Для меня же безвременность процесса была очевидной. Поэтому, когда появлялось очередное убеждение, я тут же записывала его, ставила к нему четыре вопроса и затем делала развороты. Первый год я посгоянно записывала свои мысли и все время плакала. Но никогда не чувствовала себя разочарованной. Я любила ту женщину, которая умирала в процессе исследования, женщину, которая находилась в состоянии сильного замешательства. С каждым днем я любила ее все больше. Она была неотразима.