Часто по утрам, до или после прогулки, я могла сидеть у окна в солнечном свете, ожидая когда появится неприятное чувство. И если оно появлялось, я радовалась, поскольку это означало, что есть некая мысль, нуждающаяся в чистке, как и я сама. Я записывала каждую такую мысль, и в этом было много забавного.
Почти все мои мысли в то время были о моей матери. Я знала, что если я расправлюсь с одним заблуждением, то сумею распрощаться и со всеми остальными, поскольку имею дело с концепциями, а не с людьми. Это были мысли типа «Моя мать не любит меня», «Она больше любит мою сестру и брата», «Она могла бы приглашать меня на семейные обеды», «Если я расскажу правду о том, что произошло, она станет все отрицать и мне никто не поверит».
В тот первый год мне было недостаточно просто в уме, без слов, произвести исследование той или иной мысли. Я должна была ее записать. Какие бы мотивы вами ни двигали, вы не можете остановить ментальный хаос. Но если вам удалось выделить один фрагмент хаоса и стабилизировать его, весь мир начинает приобретать смысл.
Поэтому я записывала мысль и исследовала ее. Иногда я работала над ней в течение часа, а иногда на исследование уходило все утро и часть дня. Но сколько бы времени ни занимал процесс исследования, я всегда видела, что мысль не является правдой, что она всего лишь ошибочное предположение.
Я никогда не могла найти какого-нибудь подтверждения в пользу того, чтобы держаться за свое убеждение. И тогда я задавала вопрос: «Как я реагирую, когда верю в эту мысль?» — ив тот же миг получала ответ, что источником страданий была именно эта мысль, а не моя мать. Затем следовал еще один вопрос: «Какой я была до этой мысли? Какой я буду без нее?» И я могла ясно видеть разворот. Я имела дело с причинно-следственными связями и полярностями, и мне нетрудно было понять, что одна полярность может быть такой же правдивой, как и другая. «Моя мать не любит меня» — «Моя мать любит меня». Я умирала за мысль, которая имела равную себе по правдивости противоположность. И ничто, кроме исследования, не могло остановить мою тряску.
Я записывала на бумагу каждую концепцию, касающуюся моей матери, потому что именно они имели надо мной самую сильную власть. Затем исследование проясняло их. Я работала не со своей матерью, а с теми идеями, которые у меня были относительно нее. У всех нас есть такие идеи: «Я хочу», «Мне нужно», «Она должна», «Она не должна». Я погрузилась в изучение своего существа. Я была разумом, осознающим себя, Богом, видящим свое отражение в зеркале.
Смирение — наша естественная реакция на понимание правды о самих себе. Когда мы исследуем наши суждения о других людях, а затем разворачиваем их, направляя на себя, мы проходим сквозь очищающий огонь. У нас появляется приятная слабость в коленках, мы узнаем, как это замечательно — терять, и видим, как потеря превращается в победу. Такова суть Работы. Некоторые люди называют это прощением, я же — здравомыслием.
Проявляя сострадание к себе, вы примиряетесь со всеми существами в мире.
Сегодня утром я обратила внимание на то, что покормила себя наидобрейшим образом. Еда была простой, но обильной. И даже если бы у меня не было фарфоровой посуды, столовых приборов, элегантной скатерти и салфеток, стола, стульев и свечей, я нашла бы где-нибудь освещенное солнцем место, села бы там и съела свой завтрак руками. Я никогда не лишаю себя самого лучшего, что может дать мне настоящий момент. Мне нравится, что я сама забочусь о себе, нравится то, что придает мне для этого сил, — то есть абсолютно все.
Готовя завтрак для себя и Стивена, я наблюдаю за добротой в действии. Я наблюдаю за своим приближением к холодильнику, за тем, как рука, которую я называю своей, открывает дверцу. И хотя я не верю в это, песня ума — отличное музыкальное сопровождение, которое мне нравится. За чем же потянется рука? Она вытаскивает упаковку с яйцами и хлеб. Я отмечаю, что свет из открытого холодильника отражается от белых поверхностей кухонной мебели. Рука берет четыре яйца, тело движется к столу, рука кладет два куска хлеба в тостер, затем досгает вилку, чашку, разбивает яйца, взбалтывает их, добавляет соль и перец. Рука тянется к плите, кладет кусок масла на сковороду, ждет, пока оно расплавится, выливает взбитые яйца. А пока яичница жарится, перед моим мысленным взором проплывают картины: цыплята, гуляющие потраве, потом такие же цыплята, но в клетках, поставленных одна на другую, где их усиленно кормят, и я спрашиваю себя, а не в клетке ли жила я сама, и жду в тишине.