— Что? — не понял генерал. — Майор Эргон, Вы заговариваетесь?
— Никак нет. Если нет возможности оградить меня от капрала, оградите его от меня. В следующий раз Вы можете не успеть, и я выстрелю, не разобравшись, с кем имею дело. Сегодня капралу повезло, что я не спала, а спросонья…
— Кстати, почему Вы не спали? Вам было отдано четкое распоряжение, которое Вы нарушили.
— Приношу свои извинения, генерал Сурдив, — я дотронулась до горла. — Чувствовала… недомогание, хотела… Это не имеет значения. Признаю свою вину.
— Открывайте, майор Эргон, — даже про «покорные» не напомнил.
Руки слушались еще плохо и сиделось неустойчиво, но это хорошо, было на что списать замедленность и дрожь, если бы та, вдруг, проскочила. Обычно я лучше владела собой, но эти дни и что-то гнетущее, тяжелое, какое-то предчувствие беды, меня основательно выбили из равновесия. А если в этих «болталках» то же, что и в первой… Прошлое общение с особой ротой по сравнению с предстоящим покажется милой беседой, и припомнить батожную они мне не забудут.
Кто-то из Всевидящих ко мне благоволил. Все три «болталки» высокопарно превозносили мою несравненность голосом высокорожденного капрала. Даже ответа от Винчера не было, но это понятно, если начальство не спит, значит, оно бдит. Еще вопрос, на что генерал со свитой явились: сигнал «охранки» или мое послание. Но явились, в результате, удачно.
Сурдив все прослушал до последнего слова, Стевнива таким взглядам приласкал, что тот в своей вседозволенности, если таковая имелась, уверенность потерял, как и лоск, сник и изо всех сил старался слиться с цветом полов, серел на глазах. Его осровцы увели вежливо, незабываемыми впечатлениями не одарили, и генерал промолчал, только Диниксу показал, чтобы сопроводил. А мне высказал:
— Впредь Вам наука, майор Эргон, не дарите ложных надежд несчастным влюбленным, — хоть проникнись и поверь, что наш разговор Сурдив не слышал. — И не смейте играть на жалости сослуживцев. Не настолько велико Ваше недомогание, чтобы превращать старших по званию в прислуживающих мальчишек.
Оправдываться и доказывать, что ни на чьей жалости не играла, я не стала, «болталку» Диникс получил при нем, следовательно, открыть ее генерал заставил, все сам слышал. Главное, что моей виновато склоненной головой Сурдив удовлетворился, лично прилепил на окно и дверь новые охранные заклинания и со всей свитой из моих «покоев» убрался. Я прилегла, прикрыла глаза, нужно было прийти в себя, и в руки себя взять, что важнее. Через несколько минут завозилась орочья девчонка, выбралась из-под стола, восстановила свой одеяльный кокон и вскоре заснула. Мне бы такие нервы, мои что-то сдавали. В «болталке», чудом открытой первой, был текст присяги школы, прочитанный явно измененным мужским голосом.
Утро переняло эстафету сюрпризов. Вечером мне казалось, что зеленокожая все поняла, да и утром это ощущение понимания сначала сохранялось. На контакт она не шла, но я не слишком настаивала, не до общения было, заявленный генералом отъезд никто не отменял. В пять дополуденных нас разбудил Диникс, доставивший завтрак. Опять из солдатского меню, как и вчерашний ужин, одна из «воспитательных штучек» Сурдива, призванная обозначить мое положение и поставить на место. Не первая, не последняя. Что офицерское столование не та привилегия, лишение которой могло бы меня задеть, знали мы оба, дело было именно в указании занимаемой ступени в иерархии киллитенской армии. И солдатский паек — это еще нормально, следующей стадией генеральского воспитания шел арестантский. Ну и бэс ему вдогонку, на фоне всего прочего каша меня трогала меньше всего.
Зеленокожая свою порцию слопала без уговоров, вновь проигнорировав ложку и предложение умыться, сидела тихонько, наблюдала исподлобья за моими сборами, и наотрез отказалась выходить. Молча, но доходчиво. Перебралась к каминной части стола, вжалась в нее спиной и трагично вздохнула. Хлит! Она меня вчера, может, и поняла, а вот я главной причины ее вчерашних завываний — нет. Мне бы сейчас сюда этого изобретателя оригинальной мебели… Столько слов несказанными осталось. Вот как объяснить гордой дочери степей, что сей очаг не более, чем бутафория, и заповедованное орочьим женщинам хранение очага — метафора? А предварительно саму бутафорию с метафорой вкупе расшифровать. Можно и, наверное, нужно, но когда? Армия не терпит непунктуальности, а у Сурдива на этом еще и личный заворот, оправдание опозданию он принимает только одно — Грань. Через четверть часа вопреки любым катаклизмам я должна явиться к месту отбытия.