Быть русским, сопротивляться Смерти
БУДУЩЕЕ ЗАВИСИТ ОТ ПРАКТИК ВЫЖИВАНИЯ, СЧИТАЕТ КИРИЛЛ МЕДВЕДЕВ
Мы потерялись между нацией и империей, между русским и российским, между советским и антисоветским. Поэтому от нашего имени легко начинать войны, нас легко отменять и мы сами не прочь отменить себя. У нас нет настоящего, но есть очень много противоречивого прошлого. Русское будущее раздавлено пророками постъядерной небесной России, православными бесами и патриотическими клоунами разных мастей. На что надеяться?
У Георгия Иванова есть известное стихотворение «Хорошо, что нет России», которое почему-то очень любят русские националисты. Они носят его на футболках, часто цитируют в своих блогах. Дело, возможно, в том, что после XX века, после большевиков и СССР, старую Россию можно утвердить только через отрицание. Поэтесса Ирина Одоевцева, жена Иванова, говорила, что это стихотворение апофатическое: только через отрицание поэт, переживая утрату прежнего мира, целиком связанного с Россией, может упомянуть о нем и воскресить его (об этом и другое известное стихотворение Иванова «И вашей России не помню, и думать о ней не хочу»).
Сложно думать о русском будущем, когда власти РФ уничтожают свой народ в прямом эфире. Когда на повестке — апофатический прорыв к некой новой России через обнуление России существующей. Идеологи этой войны привычно используют зазор между русским и российским, под русским понимая некую мутную культурно-этическую субстанцию, которая якобы может воздействовать на людей любого происхождения и гражданства и дальше скреплять всех живущих в России. Инициаторы этой войны, компенсируя людям их политическое бесправие приращением «исконных» территорий, пытаются распространить предположительно надэтнический «русский проект» как можно дальше за границы 1991 года. Порочная и плохо просчитанная логика экспансии обещает перемолоть то, что представляет из себя постсоветская Россия. Мне в душу запала откровенность, с которой журналистка Ольга Андреева выразила то, как логика безграничного «русского мира» приводит к обычному подзаборному шовинизму, разлагающему общество.
«У нас в голове у всех прописано небо Аустерлица, великая культура единения людей и бога.
И не надо нам тыкать в морду свой паспорт или ваши грязные простыни. В России с ее удмуртами и чувашами нормальное национальное чувство выражено не в разграничении национальных принадлежностей, а в их объединении.
Когда еврей говорит “мы — евреи”, он имеет в виду иудеев, рожденных от матери еврейки.
Но когда мы говорим “мы — русские”, мы самым естественным образом имеем в виду всех, кто учился с нами в одной школе и писал выпускное сочинение о роли личности в истории по роману “Война и мир”.
Саму идею жесткого национального различения привнесли в Россию именно те нации, для которых этот вопрос принципиально важен. Те, кто живет в этой национальной парадигме, питает ею свою культуру, свою личную идентификацию. Чаще всего это относительно малые народы, которые таким образом оберегают свою национальную целостность. Но мы так не живем. Нас эти вопросы мало интересуют. Нас интересует небо Аустерлица».
Легко переходя от «всемирной отзывчивости русской души» к травле народов, свидетели неба Аустерлица встречаются с теми, кто стремится по-своему редуцировать русское к чему-то домодерному, очистив его от имперской и советской «многонационалии». То к крестьянской жизни, освобожденной от влияния Запада, советского и постсоветского мультикультурного города. То к древнему Новгороду, который вроде бы символизирует утраченный путь европейской демократии. Мечту о простом счастье в обретенном наконец русскими уютном доме национального государства выразил эксцентричный идеолог нового национализма Константин Крылов. Он также вложил в понятие «нерусь» весь одолевавший его страх перед трудовыми мигрантами и многими другими предполагаемыми врагами русского народа. Привет покойному Константину от русских, которые, спасаясь от мобилизации, пользуются сегодня безвизовым режимом и гостеприимством многих жителей Центральной Азии.
Такова оптика, в которой решение проблемы Большой России, опасно зависшей всеми своими огромными территориями между постсоветской демодернизацией и таким желаемым для нас рывком в будущее, видится в создании некой фантазматической России малой, то есть через изоляцию, редукцию, отсечение лишнего. Лишним чаще всего оказывается азиатский пласт. Как будто бы вместо того, чтобы рефлексировать сложную картину жизни народов и культур эпохи империи, сложную взаимосвязь колониализма и модернизации эпохи СССР, лучше просто избавиться от всего этого как от исторического балласта. И дело в не маргинальных (ре)конструкторах-любителях Ингрии или какой-нибудь республики Черноземье. Дело в объективной усталости от груза больших противоречивых историй и территорий, в непонимании, что делать со всем этим дальше.