Мечта о будущем — это мечта о спасении, религиозная в своей основе. Грехопадение расщепило время на земное и небесное, и если небеса символизируют полноту и вечность, то земное время представляется линейным и всегда неполным. Каждое новое поколение в телеологической логике приближает нас к становлению Небесного Града, в котором любые формы нехватки и заблуждений будут побеждены. Меняются режимы и правители, но преклонение перед идеей Небесного Града остается ядром политического обещания. Автократ варварски взламывает настоящее, поскольку убежден, что он является последним царем времен. Значит, до Града Небесного уже можно дотянуться рукой. Такова психопатическая логика тирании, стремящейся буквально воткнуть себя в будущее. Либеральное ожидание смиренно и отвергает немедленное наслаждение, видя в будущем оправдание своих инвестиций. Но в обоих случаях будущее — это платоновский котлован, подчиняющая догма, которая требует бесконечных жертв в настоящем. Для восстановления заботы о будущем не нужно многое — войти в то священное пространство русского, где вчерашний тиран совершал жертвоприношения, и отмыть от крови пол.
В стремлении к будущему содержится отказ от переживания настоящего. Нашими фантазиями управляет трусливое желание быстрее переключиться от захлестывающих душу стыда и скорби, настроившись на рациональный проект спасения. Тем временем, не всегда видимой изнанкой футуризма оказывается некрополитическая практика обещания жизни одним ценой жизни других. Поэтому будущее замарано фашизмом. Не случайно Ханна Арендт говорит, что «забота о приличном будущем» — предмет размышлений обывателя. Не извращенный фанатик, как Гитлер, не авантюрист, как Геринг, но обыватель, семьянин — вот к кому обращается фашизм. Свобода живых существ, их право на самобытность и собственную, пусть и праздную судьбу в заботах о будущем постоянно откладывается на завтра, которое никогда не наступит.
Забота будущем имеет в своей основе страх настоящего, которое может быть невыносимым, если его принимать без фильтров. Она противопоставлена апокалиптической угрозе возвращения в животное состояние — потери идентичности, истории, культуры, особого пути. Будущее всегда имеет в виду угрозу Апокалипсиса и бежит от него, сманивая нас отложенным наслаждением. Но Апокалипсис уже случился — и будущего нет. На деревьях болтаются повешенные старухи, дети с оторванными руками и ногами вжимаются в кровати, в окопах лежат куски подмороженного мяса, напуганный взрывами лев разбивает лицо о прутья клетки.
Для собаки, осиротевшей и оглушенной, все существует здесь и сейчас. У нее нет представления о будущем, нет отравляющего совесть завтра. Собака удивилась бы сотериологическим чаяниям россиян, потому что ее тело точно знает — все закончилось. И даже если будет какое-то «после» — новая хозяйка, приют, забота — это не будет ею ожидаемо, прогнозируемо, управляемо или воспринято как закономерность. Новая жизнь возникнет внезапно, а вместе с ней новое имя и новая территория, на которой собака после долгих месяцев телесной робости и дрожи сможет обнаружить себя вновь воссозданной из небытия и вновь кому-то нужной. Чтобы суметь посмотреть в лицо настоящему, следует отказаться от власти, которую дает фантазия о спасении, и согласиться, что у России нет будущего. Стать собакой, раздавленной животным горем, и ничего не ждать. Вместо того, чтобы переживать, что нас кто-то отменит, отменить самих себя. Жить так, как если бы мы уже были мертвы. Такая этика помогает победить страх.
Уязвимое будущее
ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА РАЗБИРАЕТСЯ С НАСТОЯЩИМ
Все, что бы я ни сказала сейчас, неадекватно ежедневной реальности, абсолютно все. Друг из Европы посылает мне видео шведского поп-артиста, подруги из Украины посылают адские видео из освобожденного Херсона, пыточные камеры «русского мира». Я смотрю обе версии. С 24 февраля я не занята вопросами культуры, я совершенно практически занята вопросами выживания моих украинских и русских друзей, близких подруг и товарищей, какой бы разной ни была их судьба. Куда и как их пристроить в Европе. Как им помочь, если они остаются в Украине и России, как сделать их жизнь более безопасной и сносной. У меня просто рук и ума не хватает на мысли о будущем, в том числе моем личном. Мне все равно, где бы я ни жила, я думаю о людях, которые оказались жертвами войны. Как я могу им помочь.