Сев наконец на место, Эгиль говорит, что согласен со всеми, кто бы что ни сказал.
Двадцать третий день
Сегодня закончилось вообще все. Осталось немного «Вит-Бикса», а больше нет ничего, кроме кокосовых орехов и рыбы, для тех, кто не поленится их раздобыть. На упаковке «Вит-Бикса» напечатано расписание соревнований по триатлону в Новой Зеландии. Пока мы здесь сидели, мы пропустили порядочно раундов триатлона. Но это нас мало волнует. Волнует, что судна все нет как нет. Ему давно бы уже пора быть тут.
Эгиля угораздило искупаться с последним рулончиком папиросной бумаги в кармане. Весь мир для него покрылся мраком. Все потеряло смысл. Часами он сидит, высматривая судно и бормоча себе под нос, ведет разговоры с Ларой Крофт. Он тоскует по альтернативной реальности, где есть Лара Крофт и нет ни единого комара, где есть кофе и немеренно сигарет.
Мы с Руаром раз за разом проигрываем в волейбол Эвену и Ингве. Это противно и наводит меня на размышления, с чего это выиграть настолько приятней, чем проиграть. Поражения связаны с такими грустными вещами, как одиночество, разорение и болезнь. Ну и прочее в этом роде. В то время как победа исключительно позитивна. Если можно выбирать, мы выбираем победу.
К вечеру я ложусь в лагуне, надев шляпу от солнца, и долго так лежу. Только сейчас я толком расслабился. Мне удается ни о чем не думать. Абсолютно ни о чем. Я лежу в сине-зеленой лагуне и не думаю. Это очень хороший отдых. Потом я, конечно, опять начинаю думать, но мне приятно сознание, что несколько мгновений я провел без мыслей. А начав снова думать, я думаю о том, что в глазах всего остального мира мы должны казаться дилетантами. Но это не так. Хотя трудно объяснить почему. Просто я знаю. Со стороны может показаться, словно мы не принимали всерьез великую групповую работу и самих себя, делали все обрывочно и не до конца, — но напрасно: так представляется неопытному глазу. Это не мы такие. Таков мир.
Иногда я думаю, что было бы, если бы люди послушали красивую музыкальную пьесу все разом. Чтобы музыка лилась из всех громкоговорителей или прямо из воздуха. Когда я был маленьким и боялся атомной войны, я часто об этом мечтал. В то время я был страшно увлечен Бобом Марли, и мне казалось, если бы все люди услышали одну из лучших его песен, то мир стал бы лучше. Политики, генералы, финансисты, обычные люди и даже балда Рональд Рейган послушали бы эту песню и понемногу, уже к припеву, не могли бы спокойно устоять на месте, начали бы тихонько раскачиваться и кивать друг на друга, как это невольно бывает, когда ты захвачен музыкой. Тогда мы были бы спасены, думал я. Тогда я был еще маленький, а теперь понимаю, что это не так. Да и тогда я это понимал. Но все равно я то и дело возвращаюсь к этой мысли. Только сейчас я чаще всего мечтаю о второй части фа-минорного концерта для рояля Баха (или, как вариант, для чембало) с оркестром. Прекраснее этого нет ничего на свете, и, кроме того, эта вещь более нейтральна в отношении ценностной ориентации, чем песни Боба Марли. В ней заложен объединяющий потенциал. Если бы люди не пожалели времени послушать ее всем вместе, причем обязательно одновременно, — потому что, мне кажется, что-то такое происходит с нами, когда мы ощущаем себя причастными к чему-то, что выше нас, что нас объединяет, — из этого вышло бы что-то хорошее. Во всяком случае, мне не думается, чтобы от этого нам был бы какой-то вред. Так что попытаться стоит.
Такие мысли посетили меня в лагуне.
И вот судно пришло. И первым заорал Эгиль:
— Судно! Судно!
Оно прибыло точно в тот момент, когда у нас вышли последние запасы противокомариного средства и мы опасались, как проведем на острове предстоящую ночь. Все как-то сложно связано одно с другим, непонятным образом.
Мии и Туэн крикнули, что теперь все надо делать чертовски быстро, а то скоро наступит темнота и тогда мы не сможем выбраться через проход в рифе. Мы пакуем вещи в бешеном темпе. Все, позаимствованное в домах, мы относим обратно, вскоре первая партия с мешками и снаряжением уже в лодке, затем Мии и Туэн возвращаются, оставшиеся на берегу садятся в лодку и отправляются на судно. Последними отплываем мы с Эвеном. Десятью оставшимися спичками «тим-файра» Эвен поджигает мусор и вскакивает в лодку. Темнеет быстро, и форсировать проход в рифе становится отчаянным предприятием, но мы отплываем. Вот вам преимущество мальчишества. Мальчишки могут сделать что-то быстро, не задумываясь.
Двадцать второй — тридцать второй костер