Семейные смотрели на него с удивлением, а Савелий Львович поднял высоко над головой палец, на котором моталась нервно подтяжка, и повторил:
- Наконец-то советская власть победила! В чем ее победа?
Здесь, пожалуй, уместно сказать несколько слов о семействе и ближайших родственниках Савелия Львовича.
Если в дальнейшем я ничего не упомяну о Савелии Львовиче и его семействе,- считайте вышесказанное за символ. В наш век точных знаний и точной чепухи это не так-то уж плохо.
ПРОСТИТЕ, МОЖНО НАЧАТЬ ПО СУЩЕСТВУ?
Легонько подскочив,- вернее, не подскочив, а осторожненько, но быстро, что дало впечатле-ние скока, так пробираются скользкою жижею, каковой в данном случае было для него решение заговорить с Л. И. Черпановым,- доктор Матвей Иванович дерзко махнул рукой у лица Черпано-ва, словно сковыривая ему прочь усы сконсового вида; удивительного вида, если принять во вни-мание, что обладателю их никак не более двадцати двух лет. Вот сколехонько мне боязно думать, что я сколочу вам плохое объяснение поспешности, с которой доктор Матвей Иванович Андрей-шин покатился перед Леоном Ионовичем Черпановым, покатился, выбив у меня бедром узелок из рук и смяв в пыльный комок жареную курицу. Естественно, Черпанов на попытку сблизиться с ним посредством сбивания его невероятных усов ответил кулаком, но выводить отсюда, что мы - Матвей Иваныч и я - хулиганы, смогут люди, охваченные глубокой скорбью или недугом. Нача-лось с того, что д-р М. И. Андрейшин, он же "сковыриватель", не доходя до "сковырыша" метров двадцати, остановился в полуоборот, левой рукой двигая в направлении ко мне, давая понять, что сейчас произойдет какое-то сковырянье. На расстоянии двадцати метров трудно,- особенно идя улицей,- разглядеть кого-либо, если б это был не Черпанов. Еще у вокзала доктор Матвей Ивано-вич, доказывая "надобность с ним свыкаться", упомянул о мягкой чванливости бесчисленных его карманов, его сконсовых усов особой маститости, его двадцатидвухлетней способности истолочь, избить в комок любое препятствие, сгубить рецензией любое предприятие или мысль,- одним словом, "сковырыш" был "человек-барокко". И точно, с гигантской пышностью обработаны его губы, совмещающие древний мотив висячей арки (посредством сконсовых усов) с обычными в барокко вычурными "разрезными фронтонами",- я говорю о его синем велосипедном костюме и бесчисленности его карманов,- сопровождаемыми колоннами рук и ног, сплошь увитыми, так же как и фронтон,- подобием виноградных лоз,- масляными пятнами. Отколе-то из барокко прос-кальзывала на его сухое лицо богатая розовость и жажда сковырять, сплести, сделать. Такие люди с младенчества обвешиваются вещами. Вначале вы замечаете перочинный ножик, прикрепленный к поясу на чудовищной медной цепочке, затем записные книжки с ассортиментом карандашей, бумажники, пробочники, зеркальца,- и к двадцати годам он таскает всевозможной дряни вряд ли меньше четверти веса своего тела. Здесь вы найдете несколько часов, не считая тех, которые на руке, запасные стекла и части к часам, потому что такой человек считает себя способным почи-нить любой механизм, фотоаппарат, фонарь, десяток ножей, чернильницу, складной волейболь-ный мяч, "вечное перо", берестовые портсигары, кожаные портсигары, резиновые. Он обрастает карманами, сумками - и как скоп всего - портфель. И как скоп портфелей - чемодан. Чемодан с необычайной быстротой подвигает его к какому-либо дивному действию, пока не превратится он в недотрогу, описывать которого вовсе не тема наших воспоминаний. Скажу короче: я уважаю та-ких людей, они часто сбреховаты, бестолково скоростны, но умеют они сберечь в себе что-нибудь мудреное, да и скопытить их с места трудно. Сейчас, приглядываясь к сковырышу с помощью телескопа, каким по отношению к людям был доктор Матвей Иванович, я бы сказал, что в запасе у "сковырыша" уже имелись мыслишки и делишки, но для полного поднятия его на ноги ему меша-ла некая провинциальность, прискорбная и страждущая, требующая проверки. Экое огорчение, провинциальность,- скажете вы. Уверяю, что это самое ёжистое для подобных людей. Дабы одо-леть это горе-горькое, этот штамп отсталости, они возьмутся за невероятнейшее, за чудовищное дело. Поглядеть бы вам, как он наблюдал черный, разбиваемый купол храма Христа Спасителя и какое недовольство было на его лице. "Что бы приехать пораньше,- думал он,не меня ли страждали здесь для разбора храма? А теперь десять лет будете разбирать и не разберете! Кому я выложу свои сомнения, перед кем облегчу себя, как мне не унизиться, не сконфузиться, не упасть в общественном сознании? Позвольте,- скороного мчался я,- но разве мала ценность поручения, данного мне, разве оно скорогибло?.."
В противовес "сковырышу", "сковырятелю" свойственен был некий "московский класси-цизм", поскольку сопутствует классицизм двадцатишестигодовалому. Доктору столько же нужна была бедность украшений, подчеркивающая общую величавость его масс, сколько тяжелая аркада его ног высила, как стройный портик, его туловище, где на глухом и низком барабане его плеч вздымался купол, расплывчивые формы которого оживлялись узкими полузакрытыми глазами и острогубым ртом, качество которого состояло в "умении сымать, расстегивая, путаницу и поддел-ку". Имел ли он к этому способности, покажут мои дальнейшие строки, но возможности приме-нить свое умение он искал усердно. Среди прочих способов разговора с незнакомыми, которых он, не без основания, сплошь принимал за оппонентов, Матвей Иванович ценил несколько: "лукавый способ", это когда он считал, что прикидывается простачком. Основной удар здесь направлялся на то, чтобы верить всему говоримому оппонентом. Обычно знакомство оканчивалось крупной ссо-рой. "Трескучий" - когда он сыпал цитатами. Он был великий мастер цитат, особенно в области философии и техники. Оппонент обалдевал, отдавался в полное распоряжение или сбегал. "Науч-ный" от "трескучего" отличался только большей длиной цитат, содержа, в промежутки, меньшее количество собственных мыслей. Насколько способ этот увеличивал докторское удовольствие и веру его в слово, настолько же оппонент возвращался домой как бы одряхлевшим, как бы из изгна-ния. И, наконец,- "сказкообразный". Доктор презирал этот способ разговора, прибегая к нему в крайнем случае, когда объект казался ему антипатичным, малокультурным, тупым, но внимание которого необходимо было разбудить. Он шлепал оппонента по затылку, трепал по щеке, дергал за уши, орал, стучал каблуками, Аристотеля, Канта, Гегеля, Фейербаха, Руссо и прочих он откиды-вал, здесь он сыпал Чеховым, Мопассаном, Толстым, поэтами и анекдотистами. Отношения портились сразу, но дурные стороны характера оппонента он слагал перед собой - и тогда он произносил заключительную речь. Должен сказать, что я еще не встречал человека, которому так, как доктору, сопутствовали речи, особенно заключительные. Доктор составлял речь, когда угодно и сколько угодно. Стоило ему поднести правую ладонь на уровень уха и, двигая ею вдоль и поперек, как бы пропуская в ухо ритм,- и объяснения, почему в данном случае содержится то, заключается, находится сущность, служит или числится и что состоится, исполнится или сбудется и чем оно завершится,- двинет он на вас мощным фронтом. Не беда, если он отнимал руку от уха: почесать затылок или достать папиросу, качество речи оставалось на прежней высоте, к тому же рука быстро возвращалась в основное положение. Высказывалось много вариантов о причине брожения правой руки доктора подле его правого уха. Утверждали, что он в детстве страдал глухотой, но утверждали также, что он был влюблен, и невеста осмеяла на всю жизнь его уши, хотя, по-моему, этот вариант мало правдоподобен, так как, если и было, действительно, в докторе что-то от "московского классицизма", так его безукоризненно красивые уши. Говорили, что доктор подражает знаменитому профессору Б., фиксируя внимание слушателей на "современном", ибо профессор В., едва лишь начинал говорить о достижениях современной науки, как немедленно подносил к левому уху правую руку. Утверждение это тоже не покрывает поступки доктора, потому что, во-первых, тот подносит правую руку к левому уху, в то время, как доктор подносит правую руку к правому же уху, какой жест, по-моему, гораздо изящнее жеста профессора Б. Хотя, как физик, он бы должен знать законы тонких движений!
Итак, "сковыриватель", приблизившись к "сковырышу" еще метра на три, положил левую руку ко мне на узелок с продовольствием, а правую поднес к уху. "Сковырыш" стоял в воротах дома № 42. В Москве много таких деревянных особняков, выстроенных давно, грубо и плоско, "под ампир", с кривыми деревянными колоннами, с узкими окнами. Ремонтировать их и невыгод-но, да и невозможно; их или сносят, или они преблагополучно догнивают. Различные ступени разрушения можно было наблюдать здесь, ибо всю эту группу домов, встававшую вокруг нас, санитарные характеристики, составленные при помощи новейших статистических способов, отнесли бы к "району невропсихологической вредности",- буде удалось сюда проникнуть врачам и сестрам социальной помощи для психопатологического обследования. Попросту говоря, в таких домах доживают свой век или неудачники, или нетрудоспособные, или, особенно в последнее время, в них селятся провинциалы, приехавшие в Москву на работу, или, чаще всего, сезонные, а в данном случае, судя по намекам доктора Матвея Ивановича, жили люди "пограничных случаев малой психиатрии". "Да,- думал я,незадача доктору Матвею Ивановичу Андрейшину влюби-ться в девушку, обитавшую в таком доме. Впрочем, что ж, оно даже любопытно - попрощаться с девушкой, поболтать четверть часа - и на трамвай, и на вокзал и за границу, на съезд по вопросам криминальной психологии!"