Атакши вынул пяток усачей и с десяток форелей, а остальных рыб, еще не уснувших, пустил в воду.
- Видишь, как получается, - сказал Атакши, - я слежу за рекой, а она меня кормит.
Он спрятал корзину в кустах, положил рыбу в мою сумку, и мы быстро пошли к мельнице: неподалеку в горах уже слышались раскаты грома.
Мельница стояла поодаль от берега, к ее жерновам подходил глубокий и узкий канал, который вручную соорудили еще наши деды.
У порога нас встретил приветливый, белоусый мельник.
- Я знал, что ты придешь, - сказал он Атакши. - Сын не уйдет от матери, когда она хмурится, - и показал на реку, по которой уже хлестал косой дождь.
Мельник провел ладонью по усам, и они вдруг стали черные, как агат.
- Ты тоже думаешь, что пойдет сель, Эрзуман? - спросил Атакши, прячась от дождя под навесом.
- Хоть по приборам, хоть на глазок, - подмигнул мне мельник, - догадаться не трудно: после такой засухи помчится сейчас поток, потом одна грязь поползет. Как там с Черной речкой?
- Открыл я приток, придется туда рыбу направлять.
- Девчат тоже захватим, - кивнул мельник в сторону трех девушек, которые остановили жернова и собирались жарить на очаге нашу рыбу.
Мы уселись на самодельной скамье перед дверью и молча смотрели на бушующую реку. Она менялась на глазах. Белая пена стала желтой. Река словно вздыбилась и бросилась на прибрежные кусты. Зубчатая ее поверхность дрожала от сильного ветра и дождя. Над нашими головами отрывисто, звонко, с треском ударил гром. Мы поспешили спрятаться в мрачном зале, куда еле проступал свет в этот хмурый час.
Атакши распахнул дверь и изменился в лице. Река сделалась черной, как влажная земля. И из этой страшной воды иногда вылетали над порогом бешено мчавшиеся с верховьев круглые камни, и падали на дно, раскидывая грязные брызги.
- Песок пошел или грязь? - спросил мельник.
Атакши вышел на берег, зачерпнул воду ладонью.
- Песка совсем мало, - крикнул он. - Сейчас надвинется черная чума.
Он вернулся к нам и сел скрестя ноги. Но чашку с чаем не взял, прислушался и - вскочил.
Река, только что бушевавшая в берегах, вдруг затихла, и мне показалось, что я оглох.
С мельником мы выбежали вслед за Атакши к берегу. На реке не было ни волн, ни брызг. Вода ушла. Во всю ширь фарватера ползла теперь только липкая, черная грязь, и где-то в ней гремели камни. Страшная картина: будто неведомая сила тянет по булыжникам широкий и длинный, грязный палас.
- Конец всему живому! - горько сказал Атакши. - Глядите, как гибнет рыба!
Не забыть мне этих минут! То здесь, то там, поднимая головы из липкой грязи, рыбы жадно глотали воздух и снова опускались в кашу ила и грязи. Иногда усачи и форели не проваливались на дно и казались торчащими из грязи сучьями или палками.
- Забирай девчат, пусть возьмут ведра, корзины, пошли, пока нет воды! - сказал Атакши мельнику и засучил штаны выше колен.
Мы спустились метров триста и вышли на равнину, где река, вырываясь из теснин, загрязнила широкую пойму.
Грязь разлилась здесь невысоким слоем - в две пяди, и в ней торчали живые «палки» или виднелись еле заметные ямки.
Атакши и Эрзуман начали собирать рыбу, я с девушками относил к берегу корзины и ведра, наполненные усачами и форелями. Среди них виднелись и небольшие лососи.
- Быстрее к Черной речке! - скомандовал Атакши, подхватывая две последние корзины с рыбой.
В устье речки вода была почти светлая, и многие рыбы, прочистив жабры, поднялись по ней выше щита, который еще в незапамятные времена построили дагестанские рыбаки. А уснувшую рыбу девушки сложили в траве на берегу.
Когда мы пошли в обход по пойме еще раз, из села прибежали мальчишки. Атакши и их заставил промывать рыбу в Черной речке и выпустить живую.
Со всех соседних скал слетелись к пойме орлы, вороны, сороки и даже оляпки и начали подбирать рыбу, валявшуюся в липкой жиже. А в самой Черной речке, когда Атакши закрыл щит, прыгали и плескались форели, как в большом пруду.
Вечерело. Мельник с девушками ушел молоть зерно. Я потянулся за ребятами в село, неся тяжелую сумку, в которой лежали отборные усачи и один лосось. Атакши остался у Черной речки. Он сказал мне на прощанье:
- Зайди к сыну, пусть ружье принесет и вот эту рыбу захватит.
- Что ж, и ночевать тут будешь? - спросил я.
- Придется. До утра река не осветлится, а в Черной речке у рыбы много врагов. Чуть стемнеет, заскулят, зашумят по всем зарослям лисицы и шакалы, волки и рыси. Нужен глаз да глаз. А я просижу ночь - будем все с рыбой.
Я шел домой и думал, что плохо знаю «речного человека», действительно доброго и чистого душой.
И, просыпаясь ночью, думал о нем: горное эхо далеко разносило выстрелы Атакши. За всех нас он один не спал в эту ночь и пугал зверей у истоков Черной речки в пойме бурного Самура…
‹№ 13, 1959)
Ахты, Дагестанская АССР
Авторизованный перевод с лезгинского Вл. Архангельского
Евг. Пермяк
Балкунчик
В Крыму, между поселками Планерское и Щебетовка, перегородили плотиной балку, и получился отличный ставок. Прослышав, что в этом водоеме водится рыба, мы отправились попытать счастье. Беседуя о том о семи и, конечно, о крупной рыбе, мы дошли до ставка. Тишина. Ни души… Некому даже задать обычные вопросы: как клюет, на что берет и какая водится рыба.
Вдруг в кустах мелькнула полосатая тельняшка.
- Здравствуйте, товарищ капитан, - окликнул мой спутник паренька лет двенадцати.
- Здравствуйте, - ответил тот.
Познакомились. Отрекомендовались друг другу. Он назвался временным помощником пастуха.
- В каникулы дяде помогаю скот пасти, да вот рыбачу.
- И удачно? - спросил мой товарищ.
- Еще бы. Тут рыбу не переловишь.
- А какая здесь рыба?
- Балкунчики, - ответил мальчик.
- Балкончики? - переспросил я.
- Да. Жирные-прежирные балкуны. Даже на чистой воде жарить можно.
Мы переглянулись. Ни один из нас не только не видал рыбы с таким названием, но и не слыхал о ней. А сознаться не хотелось. Рыбачья гордость не позволяла. Тогда мы пошли в обход. Мой товарищ спросил:
- Крупные балкуны попадаются?
- Не очень. Зато помногу. Сейчас увидите. Я вершу вытаскивать буду.
Тут наш знакомый запустил руку по самую щею в воду и вытащил конец бечевы, к которой, как оказалось, была привязана верша.
- Теперь смотрите! - крикнул он и рывком, вытащил вершу, сооруженную из проволочного каркаса, обтянутого мелкой металлической сеткой.
В верше кишела рыба. Мы увидели типичных для всех прудов мира карасей.
- Это и есть балкунчики? - спросил мой товарищ.
- Ну конечно, - с гордостью ответил удачливый рыбак, выбирая крупных карасей и с торопливой бережностью выкидывая в пруд мелочь.
- Это же караси! - сказали мы с товарищем в один голос.
- Не-ет! - возразил мальчик. - В том пруду караси - это караси. Потому что они самородные, а в этом саженые. Дедушкины.
- Чьи, чьи? - переспросил я.
- Дедушкины, - повторил мальчик. - У нас недавно этот прудок запрудили. При мне. Пустой он был. Лягушье в нем жило да ужи. А дедушка Балкун… Он умер тем летом… Дедушка Балкун в ведре пятнадцать икряных карасей принес. Золотых. И пустил. От тех карасей балкунчики стали нарождаться. Тысячами пошли. Успевай только закидывать. На удочку с того берега балкуны хорошо берут. На красного червя. Подождите, как солнце станет садиться, тогда и начинайте. Без тридцати балкунов не уйдете.
Разговаривая с нами, мальчик погрузил вершу обратно в воду, деловито спрятал на дно конец бечевы, затем стал объяснять свой уход:
- Стадо надо проверить. Пока…
Мой спутник подал ему руку и, почтительно наклонив голову, сказал:
- Прощай, товарищ Балкунчик!
- А меня Колей зовут, - запротестовал мальчик. - Зачем же вы меня называете Балкунчиком?
- Затем, что ты стоишь этого, - ответил мой друг. - Рыбу охраняешь. Мелочь в пруду оставляешь. Славу дедушки Балкуна бережешь…
Мальчонка в ответ на это потупился. Покраснел. Видимо, понял, о чем идет речь, и сказал: