И снова — «зет». Прикрывая посадку «илов», «якам» пришлось отгонять от Херсонесского маяка «мессеров». «Зет» снова, как и в первый раз, свалился с большой высоты и сбил И-16 на выравнивании при посадке. После атаки удрал под надежной охраной.
Вечером мы говорили, главным образом, о третьем штурме, о тактике летчиков эскадрильи в воздушных боях с во много раз численно превосходящим противником, об организации взлета и посадки при усилившейся артиллерийской и авиационной бомбардировке аэродрома. Разговор о «зет» шел особый. Летчиков интересовал не сам факт его появления, а его прием.
— Говорят, клин клином вышибают, — задумчиво протянул Константин Алексеев.
Это было как приглашение к разговору. Но его не продолжили — все уставились на Костю: начал, мол, так договаривай.
— Я его своим старым способом подловлю…
Но подловить «зета» Алексееву не удалось. Во второй день его сбили. В паре с Катровым он вел затяжной бой с шестеркой «мессершмиттов», пытавшейся прорваться к нашим штурмовикам. Тут главное было не сбивать, а сковывать инициативу противника. А Катров не выдержал — погнался за оказавшимся впереди него «мессером». Немцы этого только и ждали. Пара Me-109 устремилась в атаку на Костю. Алексеев попытался их отсечь, но его зажали с разных сторон две других машины и подожгли. Это спасло Катрова, а Костя Алексеев с обожженной и раненой ногой лежал теперь в лазарете 35-й батареи и дожидался вместе с другими ранеными эвакуации.
— Жаль, глупо получилось, — горевал Алексеев. — В эскадрилье так мало осталось летчиков — и на тебе.
— Глядишь, еще бы нескольких сшибли, — сочувственно сказала медсестра.
За год войны вряд ли у какого истребителя был такой счет, как у Алексеева. Сбил он к тому времени одиннадцать вражеских самолетов лично и шесть в паре с другими летчиками. В черноморской авиации он был первым.
Мне проклятый «зет» тоже не давался.
Ермаченков мне сочувствовал:
— Сегодня не догнал, завтра догонишь. Заберись еще выше, тысяч на пять. И увидишь его раньше, чем он тебя. Может это сам фон Рихтгофен балуется. Понял? А теперь отойдем, потолковать надо.
— Что ты скажешь, Авдеев, если я подброшу тебе с Кавказа стреляных ребят?
— Скажу, Василий Васильевич, что никакого пополнения присылать не нужно. Напрасные жертвы. Целой эскадрильи вместе с командованием хватило всего на два дня.
— Если я тебя правильно понял, ты предлагаешь воевать остатками до последнего самолета.
— Не знаю, товарищ генерал, вам виднее.
— М-да, — Ермаченков потер кулаком свой подбородок. — Задачу ты мне задал. Но без истребительной авиации… Нет. Можно б, конечно, по всем частям собрать самых опытных, тех, кто в Одессе или под Перекопом воевали и выписались после ранений из госпиталей, но это долгая песня. Придется вызвать сюда эскадрилью капитана Нихамина. Он подлечился, отдохнул. На Херсонесе бывал — привыкать ему не придется. А то скучает в Анапе.
В три часа ночи меня растолкал дежурный телефонист.
— Вас к телефону. Командующий.
У меня оборвалось все внутри. Зачем в такую рань?
— Гвардии капитан Авдеев у телефона. Здравствуйте, товарищ генерал.
— У тебя коньяк есть? — спросил Ермаченков.
— Какой коньяк? — недоуменно пролепетал я. Сначала даже подумал, что это Губрий разыгрывает.
— Коньяк, который пьют! — Нет, это голос генерала. — Ну пять, три звездочки? А водка? И даже шампанского нет? Какой же ты герой после этого, — рассмеялся Василий Васильевич. Меня бросило в жар. — От всей души поздравляю тебя с высоким званием Героя Советского Союза! Только сейчас сообщили из Москвы, что час назад подписан Указ… Тебе и Алексееву присвоено звание Героев Советского Союза.
Трубка заглохла и я понял, что командующего на проводе уже нет. А когда поднял глаза, увидел при свете коптилки выжидающе улыбающегося батьку Ныча…
Говорят, что если везет, то подряд.
На другой день мне удалось встретиться с «зетом».
Уже наступал вечер.
Идя от Севастополя, я неожиданно увидел над нашим аэродромом ненавистный рыжий фюзеляж.
Я молил всех богов, чтобы не отказал мотор и оружие, не упала скорость, ничего не случилось.
Дело здесь не в личных качествах и свойствах: «зет» стал моим кошмаром, моей навязчивой идеей, символом всего, что я люто ненавидел.
Только бы не упустить, не спугнуть раньше времени! — Стремительно набираю высоту и также стремительно иду на сближение.
До сих пор я не знаю, что сыграло здесь решающую роль: то ли «зет» сплоховал, то ли моя атака оказалась действительно мгновенной, только в скрещении нитей прицела я, наконец, не без доли злорадства, увидел «своего» «рыжего».