— Знаешь, — еще больше удивился Борис, — а ведь ту шестерку «илов» вел я…
— Ты? — Николай остолбенело глядел на товарища.
— Я.
— Тоже мне, друг! — неопределенно сказал Астахов, а потом бросился к Киянцу и обнял его.
А наши войска уже высадились на Керченском полуострове. Шли бои за Керчь и Феодосию.
Над Керченским проливом одержал свою девятнадцатую победу Константин Алексеев. Его летчики сбили тогда 76 гитлеровских машин.
Там же Дмитрий Стариков только за день сразил четыре фашистских самолета, пытавшихся помешать переправе наших войск.
Весь день 10 февраля 1944 года и в последующие мы вели жесточайшие бои.
Кологривов сбил тогда Ме-109, Феоктистов «фоккер», Локинский, Хворов, Котов, Козунов, Калашников — по одному «Фокке-Вульфу-190». Войтенко в упор расстрелял бомбардировщик Ю-87. На счету Гриба, Тарасова и Агеева прибавилось по одному «мессеру». Шапочкин, Акулов и Парфененко сбили шесть Ме-109 и один Ю-87.
Таким был накал этих боев. Я в те дни тоже одержал свою пятнадцатую победу.
Даже младшие офицеры и солдаты противника понимали, что они обречены. Они отдавали себе отчет в отношении положения войск вермахта и румынской королевской армии в Крыму и иронизировали, говоря, что «Крым представляет из себя величайший лагерь военнопленных в мире, с той только разницей, что здесь нужно самим себя прокормить и можно свободно передвигаться».
Военнопленный лейтенант показал: «Среди офицеров румынской армии существует единственное мнение, что война ведется вопреки национальным интересам Румынии. Большинство офицеров прекрасно понимают, что после Сталинграда дальнейшее сопротивление бессмысленно.
Многие офицеры слушают московское и лондонское радио, хорошо осведомлены о положении на фронтах и считают, что создавшееся положение является катастрофическим для немецко-румынского союза».
Участились случаи симуляции болезней среди офицерского состава и дезертирства рядового состава. Для характеристики низкой боеспособности подразделений румынских королевских войск стоит привести захваченный нами приказ командира 3-й горнострелковой дивизии генерала Леонарда Мочульского: «Я с возмущением и скорбью установил, что когда вражеская артиллерия и авиация подвергают нас тяжелым бомбардировкам или же танки вклиниваются в наши боевые порядки, несмотря на наличие приказов сопротивляться, совершенно не думая об отходе, среди нас находятся трусы и подлецы, которые предают свои семьи, родину и удирают, называя это по-французски — отходом».
И на фоне страха и трусости обреченных еще ярче сверкали тогда подвиги советских летчиков.
Маршал Советского Союза Андрей Иванович Еременко повидал на фронтовых дорогах всякое. И, кажется, его уже ничем было нельзя ни удивить, ни поразить. Но и его потрясло тогда мужество и самоотверженность, с которыми наши летчики вели битву за небо Крыма.
«В эти дни, — рассказывает маршал, — на глазах всех десантников командир эскадрильи 47-го штурмового авиаполка коммунист лейтенант Воловодов и парторг эскадрильи младший лейтенант Быков, расстреляв боезапас при отражении танковой атаки, таранили шедший на бомбардировку вражеский самолет Ю-88. Обе машины, объятые пламенем, упали на землю. Военный совет 18-й армии, выполняя просьбу солдат и офицеров-десантников, выразил благодарность летчикам Черноморского флота».
«Передайте летному составу ВВС Черноморского флота, — писал Военный совет, — поддерживающему нас в бою за восточный берег Керченского полуострова, спасибо от пехоты нашей армии! Летчики оказали нам большую помощь в отражении 37 контратак противника с танками, которые он предпринял в течение двух дней. Имена лейтенанта Б. Н. Воловодова и младшего лейтенанта В. П. Быкова, таранивших немецкий самолет Ю-88, мы запишем в списки героев нашей армии».
Героев таких было сотни. Они просто сражались, не думая о славе.
Когда моего друга полковника Ивана Степановича Любимова спросили:
— Много в ваших Краснознаменных полках героев? — он недоуменно пожал плечами.
— При чем здесь герои? У нас нет трусов. И плохо драться мы не имеем права: мы же родную землю освобождаем… Понятно это вам?
Крысы бегут с корабля
Кто-то сравнил Крым с огромным кораблем.
Действительно, он — словно судне, вырвавшееся в Черное море, а перешеек, — как трап, переброшенный на материк.
Трап был уже вдребезги разбит мощными ударами советских пушек, и крысы бежали с корабля.