Я не мог спокойно слушать переворачивающую душу песню, где рассказывается о том, как „последний матрос Севастополь покинул…“. Мне виделись могилы друзей на Херсонесе и люди в окровавленных тельняшках, поднимающиеся в последнюю атаку.
Не верится, что я снова в Севастополе. Собственно говоря, Севастополя нет. Есть место, на котором стоял город. От горизонта до горизонта горы и холмы дымящихся руин.
В только что начавшем свою работу горсовете мне рассказали:
— Все нужно начинать от нуля. Из шести тысяч главных строений сохранилось менее двухсот. И те наполовину разрушены.
Торят баржи в Южной бухте. Инкерман — сплошное пепелище. Как скелет доисторического чудовища, поднимается из воды башня взорванного крана. На месте Дома офицеров — руины. Морской библиотеки больше не существует.
Над фронтоном Графской пристани прибита матросская бескозырка.
— Чья? — спрашиваю моряков из отряда Цезаря Куникова.
— Понимаете, позавчера со штурмовой группой ворвались сюда, флага с нами не было. Вот Петя Гублев и решил: а разве бескозырка — не флаг?! И прибили…
Вроде бы мелочь? Нет — память о подвиге!
К колоннам приставлена лесенка. По ней взбирается матрос.
Минута — и над Графской пристанью реет на свежем ветру флаг с синей полоской, серпом и молотом».
Тогда в Севастополе я встретился с военным корреспондентом, ныне известным писателем Петром Сажиным.
Петр очень точно записал в дневнике то, что мы тогда вместе наблюдали:
«…Около дома, в котором обосновался председатель Севастопольского горисполкома, бывший матрос Василий Ефремов, толпились женщины с Корабелки, с Петровой горки, с Чапаевки.
Председатель и его сотрудники сидели на вещевых мешках — никакого имущества не сохранилось и ничего нельзя было добыть поблизости. Севастопольские женщины — мичманские и матросские жены, приученные, как и их мужья, к флотскому порядку, после краткого разговора с председателем погоревали, поохали, а некоторые даже „слезой умылись“, вспомнив погибших, заявили:
— Ничего, Василий Петрович! Не горюй! Во время обороны, под бомбежками слабину не выбирали, а теперь и подавно. Вон немец пускай на Херсонесе икру мечет…
Примерно через два-три часа женщины вернулись к горисполкому. Вышедший навстречу Ефремов прослезился: у дверей дома — столы, стулья, бак для воды, кое-какая посудка, подушки, одеяла, а в руках у некоторых женщин даже судки с горячей пищей!
Объезжая город, я побывал на Корабельной стороне, на Зеленой и Петровой горках, на Лабораторном шоссе, и всюду на жарком южном солнце разыгравшегося дня сушилось солдатское белье, а возле чанов с горячей водой солдаты, голые до пояса, с коричневыми от загара шеями, с наслаждением терли мочалками друг другу беломраморные торсы. А их белье тут же стиралось „мамашами“. И мне невольно вспомнилось, как во время обороны Севастополя тысячи добрых и неустающих женских рук обстирывали гарнизон, ремонтировали обмундирование, шили белье, штопали носки, делали минометы, мины, гранаты и еще бог знает сколько разных вещей!..»
10 мая. Утро. На руинах — обращение Севастопольского городского Совета депутатов трудящихся:
«Жители Севастополя!
Доблестная Красная Армия и Военно-Морской Флот освободили столицу черноморских моряков — овеянный славой Севастополь. Над городом снова реет Красное знамя Советов. Трудящиеся города сердечно благодарят войска, освободившие Севастополь.
Товарищи! Соблюдайте строгий военный порядок и дисциплину. Вылавливайте шпионов и провокаторов и отдавайте их органам власти!
Дружно за работу! Самоотверженным трудом поможем быстрее восстановить промышленные и коммунальные предприятия города, жилые дома и культурно-просветительные учреждения.
Да здравствует советский Севастополь!
Слава Красной Армии!
Слава Военно-Морскому Флоту!
Да здравствует Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков)!».
Неведомо какими путями в разрушенном до основания городе находят горком партии и горсовет письма, лавиной хлынувшие в город со всех концов страны.
И во всех один вопрос: «Как побыстрее приехать в Севастополь?»
Из Сибири: «Дорогие севастопольцы! Я пишу вам в тот момент, когда радио принесло известие о взятии нашими войсками Бельбека, Качи, Любимовки, а вечером мы услышали об освобождении Ялты. Пока мое письмо дойдет до Крыма, город-герой будет уже советским. Мое сердце с вами, товарищи, оно рвется в родной город».