— Может быть, поможем? — равнодушно спросил штурман, заранее зная ответ.
— А зачем, — я махнул рукой, — без нас справятся…
Только два раза было разрешено эскадрильям атаковать: один раз воинскую колонну, второй — скопление автомашин. С ними было покончено довольно скоро, и снова продолжался наш «унылый» «безрадостный» полет.
Я уже собирался дать команду на возвращение домой, когда вдруг у Аккермана заметил идущий на полной скорости воинский эшелон. Пригляделся — состав смешанный: цистерны, техника под брезентами, несколько классных вагонов. Кажется, это то, что нам нужно.
— Внимание! — чувствую, как голос мой явно повеселел. — Атакуем эшелон. Мое звено начинает. Вторая эскадрилья наносит второй удар. Остальным — следить за воздухом…
— Есть!
Резко бросаю машину вниз. Иду прямо на паровоз: прежде всего состав нужно остановить.
Заработала пушка «яка», его пулеметы.
Вроде бы заход удачный: над паровозом взвилось облако пара и дыма. Состав резко тормозил.
Разворот влево, набор высоты, и я уже наблюдаю работу ребят.
Истребители разошлись веером. Одни бьют по голове, другие — по хвосту состава.
Из вагонов выскакивают фашисты. Падают кто куда — в кюветы, у железнодорожной насыпи, в ямы. Многие тут же валятся, не успев укрыться: пули с истребителей сделали свое дело.
Огляделся — в воздухе все в порядке. Значит, и мне можно включиться в дело.
Выбираю мишенью огромный товарный вагон в середине состава и точно захожу на него.
С высоты 350–400 метров даю очередь.
Не знаю, что было в вагоне. Видимо, боеприпасы: страшный взрыв разметал состав. Мой «як» подбросило в высоту, и я сразу почувствовал запах бензина.
— Товарищ командир, машина повреждена. Течет бензин из баков. Нужно немедленно возвращаться, — голос штурмана Новикова спокоен. Но за этим деланным спокойствием чувствуется волнение. Знаю — сам Новиков в любой, самой сложной ситуации останется на посту до конца. Волнуется за меня.
Делать нечего, придется передавать команду заместителю:
— Машина повреждена. Иду на аэродром. Штурмовку продолжать до полного уничтожения поезда.
Разворачиваю машину, оглядываюсь. Ястребки заканчивают дело: взрываются и летят с насыпи вагоны. Даже степь у железнодорожного полотна полыхает оранжевым пламенем.
— Мда, — неопределенно хмыкнул механик, осматривая машину на аэродроме. — Интересно, как это вы с пустыми баками дотянули. Черт знает, чем это все могло кончиться… а вы, — обратился он ко мне, — особенно не грустите. Суток за двое отремонтирую вашего коня. Как новенький будет! «Як» покатили в укрытие…
Вечером был разбор операции. Кто-то внес свою долю самокритики:
— Не нужно было подходить на такую близкую дистанцию.
— А кто же знал, — возразил Новиков, — что вагон начинен взрывчаткой?
Все согласились. Вот уж действительно. На войне — как на войне, и на «скучной» работе можно потерять голову.
Впрочем, вечером она уже не казалась нам такой «скучной».
Море, грезы и «проза жизни»
Странное ощущение испытал я в этом полете. Виною тому — утро и море.
Солнце высекало из неподвижной водяной глади мириады огненных брызг. Золотистый туман над берегом таял, уползал в белые приодесские лиманы, и над всей степью — от края и до края — стояла звенящая, непостижимая тишина.
И даже рев стартующих истребителей не ассоциировался с войной: словно где-то в 39-м или 40-м на зеленом поле Тушина уходили в высоту спортивные скоростные машины.
Что-то сдвинулось в душе. Сказалось все: и выход к государственным границам, и удивление — прошел через такие адовы круги, а остался жив, — и радость победных сводок с фронтов, и ощущение счастья, что победа — не за горами.
Нет, мы не обольщали себя. Знали: впереди еще — и кровь, и утраты. И не все из нас вернутся домой.
Но на войне нельзя жить одними горестными раздумьями. Жизнь — она везде жизнь. А мы были молоды. Поэтому и в оптимизме нам нельзя было отказать. И это, несмотря на то, что мы давали себе ясный отчет в том, что те из фашистских летчиков, кто уцелел в Севастополе или над Кубанью, так, за «здорово живешь», не сдадутся в конце пути.
А цель близка, и рассвет близок, и долгожданный мир, где не бьют орудия и не рвутся ежеминутно тяжелые бомбы…
Я даже размечтался об этой другой, пока нереальной своей жизни, когда аэродром остался уже позади и наши машины легли на боевой курс к берегам Румынии.