После полета у меня болела шея — извертелся до чертиков.
На солнечной стороне замечаю группу самолетов. Дождались! Хочу уже радировать генералу и облегченно вздыхаю: узнаю «яки». Наверное, из соседнего полка.
На бреющем проходим над аэродромами противника…
Теперь можно возвращаться.
Как мы перелетели линию фронта, как сели — помню смутно: нервы — на пределе. Ни в одном бою такого не чувствовал.
Подходит улыбающийся Ермаченков:
— Я же говорил, что все будет в порядке. Кстати, заметил, — он наклонился ко мне. — Аэродромы-то почти пустые. Значит, немцы стягивают авиацию в Германию… А это что такое? — неожиданно спрашивает генерал, показывая рукой на взлетное поле.
Смотрю — на посадку идут «яки».
— Откуда?
— Не знаю, товарищ генерал… Сейчас спрошу у начальника штаба Локинского.
И тут меня осенило: так вот чьи «яки» я заметил в нашем рейсе на солнечной стороне.
— На какое задание летали?
Ермаченков подходит, хитровато улыбается.
Локинский минуту мнется, потом безнадежно машет рукой:
— Ладно, все равно узнаете… Я слышал, товарищ командир полка, ваш разговор с командующим… И на свою ответственность решил вас подстраховать. Вы же знаете повадки гитлеровцев: любят нападать из-за угла, скопом на одиночные самолеты… Вот и послал группу сопровождения… Часть первой эскадрильи под командованием капитана Гриба…
Ермаченков побагровел, потом вдруг расхохотался:
— Вот провели, черти! Ну ладно, за заботу спасибо!.. — он крепко пожал руку Локинскому.
24 августа королевская Румыния вышла из фашистского блока. Утром мне стала ясна цель нашей с Ермаченковым разведки: огромные силы нашей авиации готовились перебазироваться на румынские аэродромы.
Удары авиации Черноморского флота сломили основные силы противника на побережье.
Войска 3-го Украинского фронта входили в Румынию. Да румынские солдаты и не хотели воевать с нами.
В те дни начальника штаба Локинского вызвал командующий:
— Настроение в румынских войсках, — сказал он, — в нашу пользу. Попробуйте, используя это обстоятельство, своими силами занять аэропорт Констанцы и аэродром Мамая.
— Попробуем…
На Констанцу пошли с группой машин Локинский и Гриб. Подошли к городу на самой малой высоте, С земли — ни одного выстрела.
— Ну и дела… — протянул Гриб. — Словно война кончилась.
— Ты о чем? — спросил по радио ведомый.
— С Констанцей, кажется, все в порядке. Разведаем аэродром Мамая. Там все же авиационная школа базируется. Посмотрим, как нас там встретят…
Гриб не знал — кто в Мамае: румыны или гитлеровцы. На всякий случай в багажник каждого самолета комэск еще на своем аэродроме посадил по автоматчику. Это были наши же мотористы. Мало ли что могло произойти на незнакомой земле. Да еще за линией фронта.
И вот под крылом — Мамай.
— Я иду на посадку. Разведаю, что и как. Остальным — прикрывать с воздуха, — передал по радио Гриб и выпустил шасси машины.
Сели. Автоматчики наготове. Медленно тянутся минуты томительного ожидания. Но вот из здания выходит человек, идет к самолету.
— Позвольте представиться — подполковник румынских ВВС, начальник школы.
— Очень приятно, — Гриб спрыгнул на землю.
Подошла группа летчиков-румын.
Короткие переговоры, и все становится ясным: нас встречают как друзей.
Гриб машет рукой. «Яки» идут на посадку.
Начальник штаба Локинский оценил обстановку на аэродроме с воздуха и, убедившись, что все в порядке, возвратился назад, доложив мне о выполнении задания командующего.
На другой день — 30 августа — весь наш полк перелетел на аэродром Мамай.
Это был первый полет за всю войну, когда мы знали, что нас встретят не огнем, а дружественными улыбками.
В Румынии стояла золотая осень. Тихая и ясная. По утрам сквозь туманную дымку сиреневым силуэтом виднелась Констанца. Над ней уже не было ни черных клубов дыма, ни пожарищ, ни взрывов зенитных снарядов.
Тогда мы впервые почувствовали, что война все же идет к концу.
А через несколько дней — снова в бой. Теперь уже — в болгарском небе. За освобождение Варны и Бургаса.
Здесь и закончилась для летчиков нашего полка и для меня война.
Страшная война, взявшая столько дорогих жизней. Но без них — не было бы этого конца…