Мы со Степаном Данилко вначале так и поступили. Уйдя в облака от показавшейся справа группы «мессеров», мы вышли на ялтинскую дорогу. Два раза почти на бреющем прошли над ней.
Не верилось, что внизу – война. Курились в голубой дымке горы, акварельно – весенняя зелень лесов плавно переходила в аквамарин моря. По дороге изредка пробегали машины. Пляжи, когда-то пестрые от разноцветных купальников, – пустынны.
Сделали на картах пометки. Пора возвращаться и домой.
Но разве можно на войне учесть в приказе все обстоятельства, которые могут возникнуть при выполнении боевого задания. И как тогда эти обстоятельства согласовать с приказом, когда логика событий подсказывает тебе-действуй!
Так случилось и на этот раз.
Солнце было у нас за спиной, и я вдруг отчетливо увидел на синеве моря белые буруны катера.
Он шел с большой скоростью. Насколько я знал, таких судов немцы здесь не имели. Значит – штабной!..
Что же делать?
Оглянулся. Посмотрел влево и вправо. Небо чистое. Вражеских самолетов не видно.
Слышу в наушниках голос ведомого:
– Миша! Слева внизу катер! Что будем делать? Если бы я знал что делать? Ведь в приказе ясно говорилось: «В бой ни при каких обстоятельствах не вступать». И моему другу отлично это известно.
Узнает Василий Васильевич – влетит. Что делать? Еще минута, и на катере нас заметят. А, была, не была!.
– Атакуем!
– Есть, атакуем! – радостным эхом сразу же отозвалось в наушниках.
Я перевел самолет в пике, поймал в прицел катер и нажал гашетки.
Белый настил катера окрасился кровью. Метнулись и рухнули на палубу темные фигурки. Щепа брызнула обломками по волнам. Выходя из пике, обернулся: пушка и пулеметы ведомого били точно по цели.
Повторяем заход. Катер густо задымил. Кажется, это конец!
Снова ложимся на курс.
Если бы я знал тогда!..
Впрочем, предоставим слово командующему немецкими войсками в Крыму генерал – фельдмаршалу Эриху фон Манштейну.
В 1955 году он издал в Бонне свои мемуары «Утерянные победы». Есть в них строки, непосредственно относящиеся к той памятной атаке: «…Я с целью ознакомления с местностью, – пишет фон Манштейн, – совершил поездку вдоль южного берега до Балаклавы на итальянском торпедном катере… Мне необходимо было установить, в какой степени прибрежная дорога, по которой обеспечивалось все снабжение корпуса, могла просматриваться с моря и простреливаться корректируемым огнем…
На обратном пути у самой Ялты произошло несчастье. Вдруг вокруг нас засвистели, затрещали, защелкали пули и снаряды: на наш катер обрушились два истребителя. Так как они налетели на нас со стороны слепящего солнца, мы не заметили их, а шум мощных моторов торпедного катера заглушил шум их моторов. За несколько секунд из 16 человек, находившихся на борту, 7 было убито и ранено. Катер загорелся, это было крайне опасно, так как могли взорваться торпеды, расположенные по бортам…
Это была печальная поездка. Был убит итальянский унтер-офицер, ранено три матроса. Погиб также и начальник ялтинского порта, сопровождавший нас, капитан 1 ранга фон Бредов… У моих ног лежал мой самый верный товарищ боевой, мой водитель Фриц Нагель…».
…Вернулись мы к Херсонесскому маяку с моря. Выждали в стороне, пока закончится бомбежка и появится хотя бы короткий перерыв в шквальных сериях артналета. Кое-как приземлились между воронок, укрыли в капонирам самолеты и – в блиндаж.
– О катере никому, – предупредил я Степана. – Понял?
– Как не понять.
Но Данилко меня подвел. Под большим секретом он рассказал о случае капитану Катрову. А тот – своему комиссару и заместителю. Через несколько дней о нашей атаке знали уже многие, кроме генерала Ермаченкова, посылавшего нас в разведку.
Но из радиоперехвата у немцев скоро и он узнал о событиях в море, участниками которых были мы.
Установить, какие «два истребителя» оказались в то время в названном гитлеровцами месте, не представляло, конечно, никакой трудности.
Впрочем, справедливости ради, следует сказать: нам не дали нагоняя за нарушение приказа.
Только один из приятелей бросил: «Ходят слухи, ты записался в личные друзья фон Манштейна».
– Выходит, да! – растерянно ответил я тогда. А про себя выругался: «Если бы я знал!..»
Если бы я знал!.. Или знал мой ведомый!..
Конечно, мы бы в третий раз атаковали катер, и, думаю, фон Манштейну уже не пришлось бы писать свои мемуары.
До смерти – четыре шага…
Мы пели тогда эту песню, вряд ли отдавая себе отчет в том обстоятельстве, что, собственно, слова ее имеют к нам самое непосредственное отношение.
Горький, жестокий «быт» войны!..
Были и горькие утраты, боевые и небоевые потери. Из молодых, прилетевших с Бабаевым пилотов, почти никого в эскадрилье не осталось: кто погиб в воздушном бою, а кто был ранен и отправлен в госпиталь.
Погиб капитан Рыбалко.
Пал в бою лейтенант Терентий Платанов.
Все суживался и суживался круг людей мыса Херсонеса.
Приехал к нам как-то Ермаченков:
– Чем не доволен, Авдеев?
– Если все перечислять, товарищ генерал, пальцев не хватит.
– А ты загни пока первый, указательный.
– Аэродром бы надо расширить, Василий Васильевич. Самолетов скопилось много, летают днем и ночью, а выбрать при взлете и при посадке наиболее уцелевшую прямую, чтобы не угодить колесом в воронку, стало почти невозможным. Отсюда и повышенная аварийность.
– И все? Что ж, расширим за счет очистки камней с южной стороны.
– А удлинить никак нельзя?
– Давай потолкуем, – предложил Ермаченков. – Можно было бы в сторону тридцать пятой батареи, но там капониры бомбардировщиков и штурмовиков. Пришлось бы убрать клуб у Губрия и часть капониров. А к морю, сам видишь, удлинять некуда.
– Там до моря еще метров триста будет, товарищ генерал. Одни камни.
– Садись в машину, посмотрим… Подъехали к маяку и пошли осматривать северо-западную границу летного поля.
– Ты прав, Михаил Васильевич. Можно удлинить метров на двести. Уберем эти камни…
В это время зашли на посадку «яки». Вернулась с задания и группа Кости Алексеева. Все шесть, как и вылетали. Сбоку приятно смотреть на красивую посадку. Вдруг Василий Васильевич вытянулся, глаза его расширились.