Для всех Саша был сыном Панкратова, а это значило, что как только капитан называл его фамилию, он, обыкновенный мальчишка, становился не просто Сашкой, а какой-то частью того большого и значительного, что было неотделимо от имени отца. А вот как стать таким, как отец, Саша не знал. Он даже не мог точно сказать, какой он сейчас. Когда он тайком побежал с сеновала ловить шпиона, он был одним, а когда сидел на собрании или лазил со Славкой в пещеру, и Славка слушался его,- совсем другим. Вчера, например, обозлившись, что Славка так нахально врет, Саша на какую-то минуту сделался таким, каким надо,- сильным и справедливым. Но разве легко быть всегда справедливым и сильным? Совсем нелегко…
Катер выбрался из пролива и пошел прямо к острову. Справа на зеленом, изрезанном тропинками и усеянном валунами берегу раскинулись знакомые домики, сараи, ветродвигатель на бугре и сторожевая вышка заставы Рязанова. Возле причала у самого озера выстроились пограничники. Перед строем что-то говорил подполковник Костомаров,- Саша узнал его плотную невысокую фигуру. На правом фланге стоял Лавров.
Через несколько минут от причала отвалил второй такой же катер и пошел параллельным курсом.
Уже видна была простая дощатая ограда под елью, на острове. В катерах все встали и молча сняли фуражки.
Макаров выключил мотор. Слышно было, как, расходясь от носа двумя струями, шелестела и плескалась под бортами вода. Зашуршав по гравию днищем, тихо причалили.
Подполковник, капитан, Лавров, Зозуля, Зябрин, а за ними и остальные поднялись по камням к ограде и положили венки и цветы на могилу.
Тускло блеснула металлическая звезда на простом, обтянутом красной материей столбике:
«Константин Сергеевич Панкратов родился пятого мая 1917 года, пал смертью храбрых в бою с немецко-финскими захватчиками 23 июля 1941 года».
И немного ниже — выгравировано на медной дощечке: «Вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!»
Подполковник, капитан Рязанов и Лавров остались с ребятами в ограде, остальные, выстроившись на уступах, застыли молчаливыми рядами.
Саша и Слава стояли рядом с дядей Андреем перед могилой, укрытой венками и ворохом цветов. Обрызганные водой ромашки и васильки казались только что сорванными — свежими и росистыми, и от этого ярче горел кумач на столбике в изголовье могилы.
Луч солнца зеркальным блеском отразился от приклада автомата Лаврова. Саша увидел на автомате металлическую пластинку и машинально прочитал: «Изготовлено на личные средства воинов подразделения Киселева и Ракова…» Такие же поблескивающие пластинки виднелись на автоматах многих бойцов. Но Саша только вскользь обратил внимание на эти пластинки, как будто не он, а кто-то другой видел все это: и автоматы, и пограничников, и высокую ель у самой ограды,- здесь, под обложенным камнями холмиком, под венками из хвои и полевых цветов, лежал его отец…
— Товарищи бойцы! — негромко начал подполковник.- Мы собрались сюда, чтобы почтить память нашего героя — старшины Константина Сергеевича Панкратова. После выхода из окружения, когда наш отряд шел рейдом по тылам белофиннов… пришли мы сюда на остров…
Подполковник смотрел на могилу, на камни и уступы так, как будто видел гораздо больше, чем мог видеть Саша, чем могли видеть другие. В глухую зимнюю ночь сорок третьего года Костомаров пришел сюда с Лавровым, чтобы оставить на острове пулеметные расчеты, которые должны были нести боевое охранение отряда.
Он мог бы тогда просто послать Лаврова, чтобы тот со своей группой занял остров, но ему самому хотелось посетить те места, где насмерть бился Панкратов. Рассказывая, подполковник снова видел перед собой завьюженный остров, вал из камней, оставшийся от первых дней войны пулеметный окоп. Ветер метался над окопом снежными вихрями, схватывал ледяной коркой влажный от дыхания край подшлемника, гудел и гнусавил в торчавших из-под снега верхушках кустов. Ночь придавила к земле укрытую снегом хвою, дула и шуршала по камням сухой и колючей поземкой. А в пустом и холодном небе, усеянном слабыми блестками стынущих звезд, переливались зелеными и багровыми полосами, гасли и снова разгорались сполохи северного сияния. Словно далекие лучи прожекторов, собирались они шатром к морозному зениту, расходились веером по горизонту, и неяркий пульсирующий свет разливался волнами по небу, озарял гранитный уступ, кольцо завьюженных камней вокруг него и сверкающие шапки снега на темных ветках ели.
Подполковник рассказывал о том, как жестокий холод жег лицо, руки, заползал под полушубок, покрывал инеем серебристый от дыхания казенник пулемета. Но мысль, что в тяжелые дни сорок первого года здесь бился Панкратов, согревала солдат, как будто воля Панкратова сделала неприступными эти скалы, как будто каждый, кто хоть раз ступил на этот остров, навсегда становился таким, как Панкратов.