— Отдай мой мел, — насупилась Минди.
— На нем нельзя рисовать. Это динозавр.
— Отдай мел, или я нажалуюсь маме, — сказала Минди.
— Они тоже не верят, — сказал Джоэл. — Хотя сидят рядом с ним. Будь он жив, он бы уже их сожрал.
— Отдай ей мел, — сказала Мириам. — Ей его папа купил. Он всем нам чего-то купил на пенни. Ты захотела жвачку. А могла бы попросить мел. Так что отдай. Это ее мел.
— Только не рисуйте на динозавре.
— Если я захочу, то могу рисовать на динозавре, — сказала Минди. — Он же ничейный, а значит, всехний.
— Нет. Он наш, — сказал Джоэл. — Мы первые его нашли.
— Рисуйте на чем-то другом, иначе ты не получишь свой мел, — заявила Гейл.
— Я нажалуюсь маме. Если ей придется идти сюда, чтобы заставить тебя отдать мел, она тебе всыплет так, что потом сесть не сможешь, — сказала Минди.
Гейл уже протянула руку, чтобы отдать мел, но Джоэл схватил ее за запястье.
— Мы его не отдадим, — сказал он.
— Я нажалуюсь маме. — Минди поднялась на ноги.
— Я тоже, — поддакнула Мириам. — Мама придет и задаст тебе трепку.
Они умчались в туман, яростно обсуждая это возмутительное происшествие.
— Ты самый умный мальчишка на этом берегу озера, — сказала Гейл.
— На обоих берегах озера, — поправил Джоэл.
Туман творил странные вещи. Из-за причудливой игры света и тени Минди и Мириам раздвинулись, как телескопы, и девочки сами стали похожи на тени внутри еще больших теней внутри совсем уже огромных теней. Они как будто прорезали два длинных тоннеля в тумане — два тоннеля в форме девочек. Они уходили все дальше и дальше, их тени множились, вложенные друг в друга, словно темные безликие матрешки. А потом мутно-белый, пахнущий рыбой туман сомкнулся у них за спиной, и они пропали из виду.
Лишь после этого Гейл и Джоэл повернулись обратно к динозавру. На нем сидела чайка, глядевшая на детей черными, жадными глазами-бусинками.
— Уйди, — крикнул Джоэл и хлопнул в ладоши.
Чайка слетела на песок и недовольно заковыляла прочь.
— На солнце он быстро протухнет, — сказал Джоэл.
— Когда его сфотографируют, его, наверное, сразу же поместят в холодильник.
— И нас тоже сфотографируют, вместе с ним.
— Да. — Гейл хотелось опять взять его за руку, но она постеснялась. — Думаешь, его заберут в город? — спросила она, имея в виду Нью-Йорк. Единственный большой город, где ей доводилось бывать.
— Смотря кто его у нас купит.
Гейл хотела спросить Джоэла, разрешит ли ему отец оставить деньги себе, но побоялась, что этот вопрос будет ему неприятен, и спросила совсем о другом:
— Как ты думаешь, сколько нам за него заплатят?
— Этим летом, когда на него налетел паром, Финеас Тейлор Барнум объявил, что заплатит за него пятьдесят тысяч долларов.
— Я бы хотела продать его в Музей естественной истории в Нью-Йорке.
— В музеи, насколько я знаю, отдают все бесплатно. Лучше договоримся с Барнумом. И он наверняка даст нам такую бумагу, чтобы нас бесплатно пускали в цирк. До конца жизни.
Гейл промолчала. Ей не хотелось говорить ничего, что могло бы расстроить Джоэла.
Он искоса взглянул на нее.
— Ты считаешь, что это неправильно?
— Мы сделаем так, как ты скажешь.
— На свою половину денег от Барнума каждый из нас сможет купить себе дом. Можно будет наполнить ванну стодолларовыми банкнотами и в них купаться.
Гейл опять промолчала.
— В любом случае половина твоя. Сколько бы мы за него ни выручили!
Она посмотрела на динозавра.
— Ты правда думаешь, что ему миллион лет? Представляешь, и все это время он жил тут, в озере. Плавал при полной луне… Интересно, скучал ли по другим динозаврам? Задумывался ли, что стало с остальными?
Джоэл долго смотрел на динозавра, а потом сказал:
— Мама водила меня в Музей естественной истории. Там у них маленький замок и сотня рыцарей, за стеклом.
— Диорама.
— Да. Это было классно. Как будто там целый мир, только маленький. Может, они дадут нам бумагу, чтобы бесплатно ходить в музей.
У Гейл сразу же полегчало на сердце. Она сказала:
— И ученые смогут его изучать в любое время, когда захотят.
— Да. А Барнум, наверное, заставлял бы ученых каждый раз покупать билеты. И выставлял бы нашего динозавра рядом с двухголовым козлом и бородатой женщиной, и он уже не был бы особенным. Ты замечала? В цирке все такое особенное, что уже ничего не особенное? Если бы я умел ходить по канату, пусть даже чуть-чуть, ты бы считала меня самым потрясным из всех мальчишек. Даже если бы канат был натянут всего в двух футах над землей. Но если бы я ходил по канату в цирке всего в двух футах над землей, зрители бы стали кричать, чтобы им вернули деньги.