Джин снова завыл, но Лина крикнула:
— Убирайся, малявка! Не для того я выросла в лесу, чтоб испугаться какой-нибудь совы!
— Эй-ю-у-у! — заорал ей в ответ Джин.
Лора успокоилась и окончательно уснула.
Черные лошадки
Лучи солнца, пробившись сквозь парусину, упали на лицо Лоры. Она проснулась, открыла глаза, увидела, что Лина тоже открыла глаза, они поглядели друг на друга и весело рассмеялись.
— Поторапливайся! Сейчас мы поедем за бельем! — крикнула Лина, вскакивая с постели.
Перед сном они не раздевались, поэтому и одеваться не было нужды. Сложив одеяло, девочки вприпрыжку выбежали навстречу свежему утреннему ветерку.
Под огромным солнечным небом хижины казались совсем маленькими. На запад и на восток тянулась железнодорожная насыпь, рядом шла дорога, а с северной стороны качались порыжевшие стебли трав с кисточками на макушках. Мужчины разбирали одну из хижин, с треском отдирая от стен дощатую обшивку. Две черные лошадки, привязанные к столбу, щипали траву. Их черные хвосты и гривы раздувал ветер.
— Сначала надо позавтракать. Бежим скорей! — крикнула Лина.
Все, кроме тети Доры, уже сидели за столом. Тетя Дора пекла оладьи.
— Умойтесь и причешитесь, сони вы этакие! Завтрак на столе, а ты, лентяйка, все проспала! — Тетя Дора со смехом шлепнула пробегавшую мимо Лину. В это утро она была такой же добродушной, как и дядя Хайрем.
За завтраком было очень весело. Папин смех звучал как звон большого колокола. Но зато сколько тарелок надо будет вымыть!
Лина сказала, что это пустяки — ведь ей приходилось по три раза в день мыть посуду на сорок шесть человек, а между завтраком, обедом и ужином еще и стряпать. Они с тетей Дорой поднимались до рассвета и лишь затемно едва успевали управиться. Поэтому тете Доре и приходится отдавать белье в стирку чужим людям. Лора еще никогда не слышала, чтобы белье отдавали кому-то в стирку. Белье для тети Доры стирала жена одного из поселенцев. До их участка три мили, и в оба конца надо было проехать целых шесть миль.
Лора помогла Лине принести сбрую и отвязать лошадок. Потом они запрягли их в двуколку, уселись на сиденье, и Лина взяла в руки вожжи.
Папа никогда не позволял Лоре править лошадьми. Он говорил, что если они понесут, у нее не хватит сил их удержать.
Как только Лина взяла в руки вожжи, черные лошадки весело побежали вперед, и колеса двуколки быстро завертелись. В степи дул свежий ветерок. Птицы порхали и вились над колыхавшейся травой. Лошадки бежали все быстрей, и все быстрее вертелись колеса. Лора с Линой радостно смеялись.
Лошадки потерлись друг о друга носами, заржали и помчались вперед. Двуколка подскочила вверх, и Лоре показалось, что из-под нее уходит сиденье. Капор болтался у нее за спиной, его повязки плотно облегали шею. Она вцепилась в края сиденья. Лошадки, едва ли не распластавшись над землей, неслись во весь опор.
— Они понесли! — вскричала Лора.
— Ну и пусть! — отозвалась Лина, подстегивая лошадок. — Они тут ни на что не наткнутся. Кругом сплошная трава! Эге-гей! — во все горло кричала она лошадкам.
Длинные черные гривы и хвосты развевались по ветру, копыта стучали, и двуколка стрелой летела вперед. Всё вокруг так быстро проносилось мимо, что Лора не могла ничего рассмотреть.
запела Лина.
Лора никогда не слыхала этой песни, но вскоре во весь голос стала повторять припев:
Э-ге-гей! — кричали девочки. Но лошадки и так неслись во всю мочь и бежать быстрее просто не могли.
При такой быстрой езде нужны были громкие песни:
— Пожалуй, пора дать им отдохнуть, — сказала наконец Лина.
Потянув вожжи, она пустила лошадок рысью, а потом они пошли шагом. Кругом опять стало спокойно и тихо.
— Я всегда хотела править лошадьми, но папа мне не позволяет, — сказала Лора.
— Можешь немного попробовать, — великодушно сказала Лина.
Но в эту самую минуту лошадки опять потерлись носами, заржали и понеслись вперед.