Брат мой бежал из лагеря в лес к партизанам, и я туда уехала. Жили в палатках, в землянках, согревались у костров. Ждали со дня на день своих. Тяжело было: и голодно, и холодно. Мужики воевали. Мы каждый день кого-нибудь хоронили. До того все измучились, особенно старики и дети, столько накипело в душе горечи и ненависти к фашистам, что все — и женщины, и старики, и подростки — просились у командира отряда Трошина: «Давайте своими силами освободим деревню. Ведите нас в бой».
Я работала поваром, варила кашу для партизан. Как-то пришел на кухню Трошин. Я говорю ему:
— Товарищ командир, кое-что насобирала на одно варево, а завтра нечем кормить бойцов: ни хлеба, ни картошки.
А мой брат (он помогал мне на кухне) досадует:
— Ах, сестра! Ты все о еде. Не хлебом единым жив человек. Я рад, что среди своих, не за колючей проволокой.
— А как же! — говорю. — На голодный желудок трудно воевать. Мы-то терпим, а ребятишки? Они совсем отощали, говорить не могут, глазенки ввалились, кожа на скулах обтянулась, блестит. Так ведь недолго и до беды.
— Ладно, Арина Емельяновна. Потерпи еще один денек. Только денек! — успокаивал меня Трошин.
Недалеко от кухни стояла палатка Тихони — старого колхозного тракториста. И его жена там находилась. Вижу, идет к нам Тихоня, на загорбке что-то тащит, в руках узелок.
— Вот, Ариша, пшено и сушеные грибки, приберегал на черный день. Вари полевой суп. Корми бойцов.
— Ну, Тихоня, спасибо тебе, обрадовал.
Всю ночь за лесом гремели выстрелы. Утром слышу, кто-то идет по лесу: тресь-тресь — сучки под ногами трещат. Это был сын Ульяши Павлик.
— Ну, тетя Ариша, можешь домой ехать. Там уже наши.
Кто-то посоветовал отправить сначала моего старшего, чтоб он там все узнал, а потом уж и самим можно двигаться.
— Нет, — сказала я, — поедемте все. Не дай бог, убьют мальчика, а потом всю жизнь буду казниться.
До Болотного поселка мы добирались часа три. Наконец, видим: вдали над пожарной башней — красный флаг.
— Ну, братик, — говорю, — ты с ребятишками отправляйся домой на телеге, а я с Колей пойду на свою усадьбу, в Рябки.
— Что тебе там делать? Там же ничего нет, Ариша.
До сих пор сама не знаю, что меня тянуло на усадьбу, где ничего не было, ничего, кроме пепелища да старого одинокого тополя и печки. Может, манила меня туда память о прошедшей нелегкой жизни. Мне казалось тогда, что раз пришли наши, то они вернут мне все, даже молодость…
Шла я с сыном прямо через луг, земли под ногами не чуяла. А сама все вперед смотрела, туда, где когда-то стояла моя хата. Как магнитом тянуло. Увидела на шоссе машины с солдатами, бросилась к ним, бегу и кричу:
— Э-ге-ге! Обождите меня, сыночки.
Они услыхали, что кричит женщина, соскочили с машин, бегут навстречу. И тут я в обморок упала. Как во сне слышу:
— Дайте ей чаю! Дайте чаю.
Пришла в себя. Солдаты держат на руках моего сына Колю, дали ему сахар. Посидела я на земле, встала.
— Ну, мать, чего же так ты кричала? — спрашивает молодой офицер.
— Ребята, кричала я от радости, что вас увидела. Спасли вы нас. Спасибо вам, земной поклон от меня и от всех односельчан.
Арина Емельяновна очень волновалась, рассказывая. Она порой словно забывала, что с тех пор прошло много времени, десятилетия, в деревне народилось, выросло и живет новое поколение людей. События она видела перед собой так живо, будто все произошло не позже, как на прошлой неделе.
— А что стало с Кириллом Матвеевичем Трошиным? — спросил я. Арина Емельяновна тяжело вздохнула, посмотрела в окно.
— Он двадцать лет работал председателем нашего колхоза. Хороший был человек. В область направляли руководить какой-то большой организацией — не поехал. «Здесь родился, здесь умру». И умер за столом на работе. Он ведь был весь изранен, сердце часто шалило. Однажды плохо стало — положил голову на руки и… скончался. Прямо в конторе. Хороший был человек. Лучше не скажешь.
От тети я узнал, что Тихоня, вернувшись из партизанского отряда в деревню, нашел ломик, лопату и извлек из земли тот самый трактор ХТЗ, про который когда-то спрашивал на колхозном току предатель Скидушек. Выкопал, очистил, обтер его ветошью, заправил горючим, к трубе привязал красный флажок (давно, наверно, носил его с собой) и, забравшись на свой пятнадцатисильный, поехал вдоль деревни. Люди высыпали из домов на улицу, смотрели на Тихоню, как на героя. Молодец! Вот кто, оказывается, спрятал трактор! Вот кто теперь будет пахать землю. Лошадей-то нет! А трактор очень пригодится. Как раз посевная. Он, Тихоня, ждал этой минуты всю войну, он жил ради этой минуты, жил, чтоб сесть на трактор, прицепить плуг и пахать землю.