— Ну, как ты тут ночевал? — спросил, постукивая деревяшкой.
— Хорошо, Кузьма Власович.
Я не сказал ему о ночном побеге в город. Он зашел на жердяной помост, снял картуз, умылся. Лицо не вытер. С усов падали светлые капли. Адам вертелся у его ног.
— Ну, чего ты, дурень? Айда накормлю.
У пасечного домика Кузьма Власович извлек из короба маленький транзистор, несколько газет и книги.
— Это Тоня прислала тебе, чтоб не скучал.
Я присел на чурбак, настроил приемник. Зазвучал голос певца:
Я слушал, думая о Марине. Самая интересная в нашем городе девушка: развитая, начитанная, скромная, поет, рисует. А у меня какие достоинства? Нелепый случай перевернул всю мою судьбу…
Я снова взглянул на газеты и книги и вспомнил о Тоне. Милая, заботливая женщина! Видно, никуда не уйдешь от человеческого сердоболия. Тебя найдут всюду — в пустыне, в тайге, под землей, черт возьми, найдут и навяжут свое сочувствие, сострадание. Тебя будут жалеть, оберегать от каких-то случайностей. «Тоня прислала, чтоб не скучал». Она решила, что я здесь буду скучать. Видите ли, я одинок, в лесу, как медведь, вдали от городской суеты, сутолоки, непременно должен скучать, хандрить. И вот она посочувствовала, пожалела меня и прислала несколько развлекательных вещиц. Я невольно стал ее должником: очень тронут ее вниманием и, конечно, должен теперь как-то отблагодарить. Обязан! Но у меня, кроме ветра за пазухой, ничего нет. Разве что отправить ей букет полевых цветов.
Я развернул «Правду»: «Мир сегодня», «Вьетнам в огне», «Смелые удары патриотов». «Убийцы в мантиях ученых». Война, война! Война в Азии. Военные вспышки на Ближнем Востоке, неспокойно в Африке…
— Ты вот что, Иван Петрович, — прервал мои думы сторож. — Разведи костер, кипяти чай, а я пойду сети проверю.
Он надел брезентовую робу, натянул резиновый сапог, снял с большого гвоздя на стене сухие сети, положил на плечи весла и заковылял к озеру.
Я насобирал в березняке сухих сучьев, пней и разжег костер. Недалеко улегся Адам, поглядывая на летящие вверх искры. Я налил из фляги воду в чугунный котелок, повесил его над костром и снова вспомнил про газету и про войну. И мне показалось, вернее, я еще раз особенно ясно понял в эту минуту, как дорог мне мир и вот этот костер с чугунным котлом, и собака Адам, и Кузьма Власович, ушедший ловить рыбу, и цветы на лугу, и одинокий голос кукушки, и Марина. Дорого все на свете. Только бы не война, не дикая смерть людей. Пусть каждый новый день приносит душевное спокойствие. Как прекрасна эта тихая пасека, и благословенна работа на мирной земле!
Кузьма Власович принес рыбу — несколько больших золотистых карасей, быстро очистил их, круто посолил, положил на сковородку и сунул ее в огонь.
— Хорошо ловится рыба, Кузьма Власович?
— В иные дни хорошо. Надо места знать, сноровку иметь.
— Если много попадается в сети, что вы с ней делаете?
— Сушу. А то людям отдаю.
— Как отдаете?
— А так, задарма. Пусть едят. Не пропадать же добру. Сейчас у меня в садках припасено центнера два. Приедет Дмитрий Иванович на своей машине, все увезет. Его дочь замуж собирается. Деньжонки нужны мужику. Продать — не мудрено, а мудреней того — где взять. Кто едет в гору, тому и подпряжка впору.
— Стало быть, Дабахов продает вашу рыбу?
— Не моя рыба. Я только дабаховские сети ставлю да сымаю. Не в тягость — озеро-то рядом. А Дмитрию Ивановичу еще с рук сбыть надо рыбу-то. У него забот полон рот.
— И вы ни рубля не получаете?
— Ни копейки. Да я и не возьму. Не из тех… В иной праздник бутылочку красненького привезет. Выпьем и делу конец.
Мы сели завтракать. Значит, Дмитрий Иванович здесь частый гость? Надо как-то отвадить его от старика. Непременно. Спокойнее будет. Пасека — не проходной двор. Тут посторонним делать нечего. Наверное, Кузьма Власович стесняется отказать ему.
Я надел лицевую сетку, прошел по рядам разноцветных ульев. По лету пчел определил около десятка слабых пчелиных семей, осмотрел их. Некоторые подсилил за счет других и распечатал крайние медовые соты. Сделав запись в журнал, отправился бродить по перелескам. Уже полдень. К этому времени Марина обещала приехать. Очевидно, что-то помешало ей…
Иду по изреженному березовому колку, опускаюсь в логовину и взбираюсь на холм, заросший соснами. С холма открывается вид на озеро. Я подхожу к обрыву и смотрю вниз. На каменном выступе сидит орел. Заметив меня, он лениво и неспешно взмахивает огромными крыльями и летит над обширной впадиной. У подножия утеса темнеют сосны вперемежку с березами, а дальше раскинулось неоглядное озеро, подернутое синеватой дымкой. Над ним в воздухе вьются чайки. Тут и там острова. Надо когда-нибудь съездить туда.