— Гости к нам пожаловали.
— Кого там принесла нелегкая? — Он, держась за поясницу, приподнял голову. — Да тут целая ассамблея. Милости просим.
— Салям алейкум! Здравствуй, — сказал здоровенный казах, вытирая рукавом пот с лица. На нем был широкий, из коричневого вельвета костюм. На большой стриженой голове, почти на самой макушке, сидела маленькая, как блюдце, тюбетейка. Из-под густых свирепых бровей проницательно смотрели черные глаза.
— Здравствуй, Умербек! Зачем пожаловал? — спросил Кузьма Власович.
Теперь я окончательно узнал его. Когда мы вытаскивали Умербека из ямы, фигура его показалась мне не такой внушительной, как сейчас, и лицо менее добродушным.
— Дела есть, Кузьма Власович, — сказал он с приятным акцентом. — Беседовать мало-мало будем, с глаз на глаз.
— Да. Потом поговорим, — кивнул головой Дмитрий Иванович, солидно оттопырив губу и засунув руки за свой широкий ремень. Он не нашел нужным нас приветствовать. И это, я заметил, обидело Кузьму Власовича, но он не подал вида, а ласково посмотрел на незнакомого щупленького старичка. Тот пощупал свою мочалистую бородку и поклонился.
— Я пчеловод из Одоевского совхоза.
— Проходите все к домику, усаживайтесь в тени, — хлопотал Кузьма Власович. — А ты, Тюха, что косишься на Адама? Зачем приехал?
Шофер водил толстым «картофельным» носом по сторонам, словно принюхивался к чему-то.
— За рогачевскими ульями приехал. Полакомиться нашему брату есть чем?
— А вот так бы сразу и сказал. Я сейчас угощу тебя сотовым медком.
— А покрепче, дядя Кузя, что-нибудь есть? Ужасть, как голова болит. Угости медовухой.
Дмитрий Иванович снисходительно морщился, казах добродушно улыбался, а старичок с мочалистой бородкой похохатывал.
— Не занимаюсь медовухой, — отмахивался Кузьма Власович.
— Ну, ладно. Давай топай. Мед все же не вода. Правда, мужики?
— Знамо дело, — отозвался приезжий старичок.
Кузьма Власович пошел в омшаник. Тюха, подмигнув нам, нырнул в сени, схватил большую алюминиевую кружку и заглянул в кладовку, где стояла фляга с олифой. Он зачерпнул кружку желтоватой жидкости, с жадностью сделал большой глоток. И тут же выскочил на крыльцо, страшно сморщился.
— Ты что, Тюха, разыгрываешь из себя дурачка? — не вытерпел Дмитрий Иванович. — А еще…
— Извините, Дмитрий Иванович.
— Ты, брат, кажись, что-то уже нашел для себя? — строго спросил старик, выходя из зимовника.
— Да вот у вас автолу зачерпнул. В задний мост грузовика залить надо.
Кузьма Власович усмехнулся:
— В задний мост? А себе уже залил?
— Да ты что, дядя Кузя? Я ведь не машина. Дай махры закурить!
Он присел на крыльцо и долго не двигался. А когда невмоготу стало от выпитой олифы, схватился за живот, спрыгнул с крыльца и рысью побежал в лес.
— Т-ю-ха! — крикнул Кузьма Власович. — Слышь, приезжай еще с похмелья. Олифа есть. Не жалко.
Смеялись все, даже Дмитрий Иванович выдавил улыбку. Но заразительнее других хохотал приезжий старик. Он упал на бок и трясся, как будто его била лихорадка. Наконец, успокоившись, вытер тряпочкой глаза. Хотел было снова хихикнуть, но Дмитрий Иванович шикнул:
— Хватит, папаша. Ты не в театре. Зачем пожаловал сюда?
Старик сокрушенно вздохнул и рассказал, что приехал посмотреть, как живут соседи. У него на пасеке дела не ахти какие, ему плохо помогают, мало сеют медоносных трав, ульи старые. За каждую погибшую зимой семью высчитывают деньги. А не подумают, что омшаник старый, насквозь продувается ветром. Вот-вот начнется медосбор, а на Одоевской пасеке нет хороших пчелиных семей. Старик признался, что «агромадная» часть пчелиных семей зимой изрядно повреждена мышами, а он скрыл это от начальства. Весной решил восстановить пчелиные семьи, разделил их пополам, намельчил. Теперь все слабыши. Надо наращивать пчел, а корма нет, в природе взяток слабый. Поэтому пасека к медосбору может оказаться неподготовленной. Что делать?
— Пойдите к директору совхоза, — посоветовал я, — и все честно расскажите. Вы не виноваты, что омшаник худой. Пока не поздно, положение можно исправить: попросите сахару для подкормки пчел.
Он поблагодарил за совет. На прощанье протягивал каждому руку, заглядывая в глаза: нет ли в них обиды или недовольства на него. Дмитрий Иванович не подал, а неловко сунул свою жилистую клешню в живот пчеловода. Тот принял этот жест за шутку, улыбнулся и долго держал в своих руках его узловатые пальцы, приглашал к себе в гости.