— Кто тебе позволил протягивать в газету вредные идейки и клеветать на моих работников?
Ах, вот в чем дело! Я задел его самолюбие. Нет, этот человек никогда не станет настоящим руководителем. Он же играет роль начальника, позирует. И кое на кого производит впечатление! К сожалению, такие типы еще встречаются. Пока им удается кое-кого обманывать. Но это ненадолго.
— Во-первых, — продолжал Рогачев — ты нажил себе уйму врагов в лице честных тружеников. Во-вторых, твоя заметка принесет практически огромный вред всем хозяйствам и в целом району, потому что многие медоносные угодия останутся неопыленными… Частники теперь побоятся вывозить пчел. И мы недополучим тысячи центнеров гречихи, горчицы и прочего. — Он снова уставился на меня маленькими серыми глазками. А я подумал: неужто и в самом деле не узнает? Или я для него теперь муравей, букашка?
— Если туда вывезти колхозных и совхозных пчел, то все будет в порядке, — попытался я как можно спокойнее разъяснить суть дела.
— Опять же: «если»! — закричал он и замахал руками. — Колхозные пчеловоды не хотят выезжать за пятнадцать-двадцать километров от дома. И их не заставишь!.. А частник отправится хоть за тридевять земель. Он лично заинтересован. У нас каждый гражданин имеет право заводить свою пасеку и увеличивать ее до любых размеров. Но у него нет медоносных пастбищ, поэтому мы обязаны всячески оказывать ему помощь.
— Стало быть, шире дорогу частнику, а общественные пасеки пусть хиреют. И потом, вы можете говорить нормально? Вы все же, как-никак, руководитель.
Рогачев на мгновенье оторопел, но тут же окинул меня презрительным взглядом. Он подошел ко мне вплотную и неожиданно сказал:
— Я-то руководитель! А ты? Ты почему, Веселов, так низко опустился? Не работаешь по специальности. Диплом пропил, что ли? Или оказался бездарным агрономом?
Он торжествовал. Ему казалось, что он сполна расплатился со мной за своих пчел, которых вынужден был убрать с нашей пасеки, за мою заметку и за все прошлое. Он ошибался, ох, как ошибался! Но на душе у меня кошки скребли.
12
Было воскресенье. Стояла необыкновенно радостная тишина. В небо за озером и над ближним лесом словно кто-то пустил несколько белых пушинок. Они неожиданно на моих глазах превратились в облака, разрослись, заклубились и легко тронулись в путь, оставляя за собой чистый лазурный след. Озеро наслаждалось покоем, светом и теплом. Оно порой вздрагивало от шелеста березового листка, по его поверхности пробегала рябь, и снова погружалась в блаженную дремоту. Оно, как человек на морском пляже, подставляло свое могучее, лоснящееся тело солнцу, радовалось его щедрости.
На берегу столпились березы, любуясь отражением своих белых ног в воде. С утра за пряслом пасеки над лужком все звенел и гипнотизировал меня жаворонок.
Мы с Кузьмой Власовичем не поехали в город. Решили всласть поработать. Нам надо сколотить более тысячи рамок, натянуть на них, как струны, проволоку и потом навощить. Иначе мы запоздаем с подставкой на ульи четвертых корпусов. И только надели халаты, как из-за леса неожиданно показался «Москвич» Дмитрия Ивановича.
— Смотрите, Кузьма Власович, а я думал, что сегодня не будет у нас гостей, — воскликнул я.
— Недаром собака во сне взлаивала, — недобро улыбнулся Кузьма Власович. — Незваного гостя накликала. Опять давай ему рыбу.
Он был не в духе. У него, вопреки погодным правилам, болела нога.
Дабахов неторопливо вылез из машины, поправил широкий ремень и гимнастерку, снял фуражку и расческой пригладил волосы. Подошел к нам и козырнул:
— Здравия желаю, — отчеканил и пожал руку. Значит, ему что-то от нас надо.
— Ну как, видать, не ждали? — спросил Дмитрий Иванович, сотворив на лице скупую улыбку.
— Легок на помине. Помяни волка, волк из колка, — проговорил Кузьма Власович, повернувшись к нам спиной и снимая с березового сучка кожаную узду. Он был недоволен, что его оторвали от работы.
Дабахов нервно поджал оттопыренную губу.
— Что нового в городе? — заговорил я, чтобы не обидеть гостя. Куда денешься? Придется отложить работу и проявить радушие.
— Напои, накорми, а после вестей попроси. Я сегодня еще не завтракал. Под ложечкой зверски сосет.
— Иван Петрович, угощай ухой, а я пойду лошадь напою, — распорядился старик.