— Молодцы, вырастили и сохранили такое чудо, — сказал секретарь, растер в ладонях белые цветки и вдохнул их аромат. Вокруг невидимо гудели пчелы.
— А как медосбор?
— Хороший. В контрольный улей, что на весах, каждый день приносят по пять килограммов нектара.
— Стало быть, на всей пасеке — пять центнеров. Неплохо.
Сегодня я встал на рассвете и с помощью аккумулятора навощил сотни рамок. Приятно устал.
Лежу, засунув руки под голову. Рядом пес Адам. Мысли кузнечиком перескакивают с предмета на предмет. Надо браться за какое-то значительное дело. Не размениваться на мелочи. А то годы промчатся в метаниях, в поисках…
Кажется, Пришвин сказал: кто любит природу, тот любит и Родину. Это так верно и так точно выражено, что я удивляюсь, почему сам не мог додуматься до этой простой истины. Ведь иначе и быть не может. Велика сила привязанности к земле, на которой ты родился и вырос. Мне понятна любовь якута или чукчи к суровой северной природе, к чахлой березке, к тундре, к неправдоподобной изумрудной зелени летом и белому безмолвию зимой.
Я смотрю на притихшее теплое озеро и думаю об этом. Дует легкий влажный ветерок. Жужжат пчелы. Голубые, белые, желтые ульи расставлены в шахматном порядке: десять домиков с запада на восток, десять рядом — с юга на север. Нынче я проверяю свою догадку. Я заметил, что больше собирают меда те пчелиные семьи, у которых чаще его откачиваешь. Я взял четные ряды. Из некоторых ульев мед уже откачал и отправил в совхоз. Вчера заглянул в эти ульи и увидел, что рамки опять залиты медом.
Ульи в нечетных рядах я не трогаю, только расширяю гнезда, чтобы пчелам было куда складывать нектар.
Вот так я лежу и думаю о родном крае, о людях, живущих в тундре, о своей пасеке, о Марине.
Кто-то подкатил к пряслу на велосипеде. Пес выскочил из шалаша и остервенело залаял. «Уж не Дабахов ли?» — мелькнуло в голове. Человек, бросив велосипед, шарахнулся в кусты. Потом из-за листвы показалась редкая клиновидная бородка и курносый нос. Это был Ионыч, которому Дабахов на поминках подарил старый пиджак. Старик снял потертую шляпу и, поклонившись, протянул мне желтую помятую бумажку, записку от Дмитрия Ивановича.
«Иван Петрович, отпусти подателю сей записки три кило хорошего воска. К сему Дабахов. Будешь в городе, заходи!»
Пока я читал записку, податель не отводил от меня острых серых глаз и улыбался беззубым ртом.
— Я не продаю. Понимаете: не продаю!
— Я надеялся… Уважьте, пожалуйста. Позарез нужен.
Он все время держал скрещенные руки на животе, словно боялся, что с него спадут шевиотовые галифе.
Усаживаясь осторожно на пенек, спросил:
— Ты, конечно, человек неверующий? Я вижу…
Мы легко перешли на «ты».
— Ну и что же?
— И не способен предвидеть будущее.
— А ты прорицатель, философ или проходимец? — рассердился я.
— Не надо смеяться, молодой человек. Я перенял кое-какой опыт от старых пасечников, могу рассказать тебе.
— Это интересно. Послушаю.
— Коли хочешь иметь больше роев и меда, то найди четыре лошадиных черепа и поставь их на шестах вокруг пасеки.
— Так. — Я посмотрел на старика с любопытством.
— Один отыщи в овраге и надень на шест, чтоб глазницы смотрели на восход солнца. Другой найди в лесу. Ставь на полдень, то есть на юг. Третий надо разыскать в поле и поставить на закат солнца, а четвертый ищи около дороги и ставь глазами на ночь, то есть на север. Вот тогда и будешь спокоен: ни одна пчела с пчельника не пропадет. Ты веришь мне? Шесты выбери самые длинные и тонкие, чтобы черепа покачивались на ветру.
Слушая его, я представлял такую картину: багряная вечерняя заря. Огромное красноватое солнце почти опустилось на землю, но не закатывается, медлит. Оно что-то приметило и тупо смотрит на лесную опушку, где за березовым пряслом стоит наша пасека: домик и сотня ульев. Тишина. Я с сеткой на голове брожу, как колдун, среди ульев. За пряслом с четырех сторон торчат высокие прямые шесты. На них надеты лошадиные черепа с оскалом белых зубов. Они чародейственно уставились на человека. В этом есть что-то языческое. Не потому ли раньше некоторых пасечников называли колдунами? И я в детстве слышал о лошадиных черепах.
— Твоей тайне я верю, — сказал старику.
— Шутишь? — удивился он.
— В ней есть правда. Твои колдовские амулеты действительно могут принести пользу.
— Какую? — спрашивает.
— Во время роения к черепам могут прививаться рои. Больше роев — больше меда. Старики для поимки роев иногда подвешивают дупло или кору. Лошадиные черепа на высоких шестах предупреждают любого конного или пешего: осторожно! Пасека. Ведь пчелы страшно не любят лошадиный пот.