— Что ты болтаешь, Маша? Я ничего знать не знаю…
— Так ты не ходила к прокурору? — удивилась Маша.
— Зачем?
— Насчет раздела дома и всего имущества.
— С какой стати? Это, видно, дядя. Он грозился ввязаться…
— Идем к Вере Павловне, — приказала Машенька.
Вера Павловна лежала на диване с мокрым полотенцем на лбу. Маша объяснила ей, что произошло недоразумение. Марина никому не жаловалась. Это все тот куркуль, Дмитрий Иванович, взбаламутил…
— Прости меня, доченька, что плохо подумала о тебе, — сказала Вера Павловна. — Я зря волновалась.
Марина пришла к дяде злая и решительная, стала стыдить его. Но Дмитрий Иванович, не обращая на нее внимания, говорил о разделе имущества, о том, что Вере Павловне не надо уступать даже ломаной ложки, она, дескать, чужая и с ней нечего церемониться. Он не давал Марине и слова проронить.
— Замолчите, наконец! — крикнула Марина. — Как вы смели вмешиваться в наши дела?
— Давай! Давай! Так! Я знал, что ты прибежишь, заорешь на меня, — злобно посмотрел дядя. — Тебе ничего не надо, говоришь! Ничего? И дом не нужен? А мне нужен. У меня дочь замуж вышла. Сестра твоя, ей жить негде…
Он взъерошил свои колючие волосы, подошел к кровати, опустился на колени, вытащил маленький сундучок, окованный жестью, отомкнул его и неторопливо извлек из-под каких-то бумаг кожаный кошелек. Долго разматывал с кошелька сыромятный шнур. Наконец, щелкнула кнопка. Дмитрий Иванович вынул желтую полустертую бумажку.
— Кто будет платить по этой расписке? Узнаешь почерк отца? Пять тысяч рубликов! Может, помнишь, как покойничек пил после смерти твоей родной матери? Помнишь? Где он брал денежки? Не знаешь? У меня, дорогая племянница, у меня. Я детей своих недокармливал, недопаивал, а ему отдавал. Он тогда все высосал из меня. Так кто же мне вернет в поте лица заработанные денежки?
Марина молчала. Она не знала, что отец был в долгу.
— Почему вы ему не предъявили, когда он живой был? Ведь больше пятнадцати лет пролежала эта расписка.
— Когда, говоришь, живой был? Правильный вопрос. — Дядя запнулся, подыскивая ответ. — Жалел братца. Здоровьишко-то у него неважное было. Я сделал вид, что простил. А теперь вижу: все прахом идет. Из Веры Павловны не выжмешь ни копейки. Значит, ты должна возместить убыток.
— Где же я возьму такую сумму? — смутилась Марина. — Хоть бы десятую часть!.. То ж были старые деньги.
— Ишь, какая прыткая: десятую часть! На чужой каравай рот не разевай. У тебя есть дом? Продавай и расплатись со мной, а то в суд подам. Или переведите дом на мое имя. И будем квиты.
Марина отрицательно покачала головой.
— Подавай в суд, там разберутся.
— Значит, отказываешься платить без суда? Так? Пусть же этот должок твоему отцу икается на том свете! Я покажу людям эту расписку. Пусть все знают, какой у тебя был отец. И ты такая же! А еще в редакции работаешь.
— Дя-дя! Как ты смеешь! Он же твой брат! Жадность тебя заела.
— Брат любил брать и забывал отдавать. А ты уходи и, пока не принесешь деньги, не появляйся в моем доме.
Марина пришла домой и рассказала матери про расписку.
— Твой отец давно рассчитался с братом. Только не взял обратно расписку, — пояснила Вера Павловна. — Ну, если ему нужен этот дом, пусть берет. Мы переедем в благоустроенную квартиру…
Я вынимал воск из солнечных воскотопов, когда кто-то засигналил у ворот. Оглянулся: там стояли «Жигули». Сигнал — это приглашение подойти. Ничего не поделаешь, закон гостеприимства требует того, чтобы я бросил все дела и радушно встретил человека. Кто бы это мог быть? Стекла салона ослепительно сверкают, и я не могу рассмотреть шофера. Но вот дверка распахивается и показывается упитанная, самодовольная, широко улыбающаяся физиономия Тюхи. Он энергично протянул руку:
— Здравия желаю! Не ожидал, Иван Петрович? — Он мастерски перенял у Дмитрия Ивановича манеру здороваться.
— По совести сказать, никак не думал… — пожал я плечами. — В чем дело?
— Ты крепко занят? — Перешел он сразу на «ты». — Бросай все. Поехали!
— Куда? Зачем?
— Вон там в лесочке на поляне такая уха дымится. Посидим, потолкуем.
— Опять насчет покупки совхозного меда? — нахмурился я.
— Ни-ни. Упаси бог. Там ждут тебя. Вот читай. — Он подал записку.
«Иван Петрович, приезжай. П. Рогачев».
Тюха кивнул головой:
— Да-да, он самый, твой директор.
— По записке вижу. О чем нам толковать?
— А ты взгляни на него моими глазами и тогда поймешь. Он полезнейший человек. Уважь его и не прогадаешь.