Трошин выхватил из-за пазухи наган.
— Бросай, собака, ружье, уложу на месте.
В этот миг Давыдов сзади накинул на Карпа веревочную петлю и стянул его на землю. Падая, пастух, наверное, невзначай выстрелил, к счастью, никого не задел. Мужики навалились на него, связали, а чтоб он не матерился, заткнули кляпом его гнилозубый рот. Он выкатил от злобы и натуги кровяные глаза, что-то мычал. Ульяша подошла, сунула ему в нос кукиш. Я махнула рукой: зачем связываешься.
— Не надо изгаляться, — спокойно сказал Трошин. — Вытащите кляп, послушаем, что он станет брехать.
— Куда гоните скот?
— На мясокомбинат. А ты что за спрос? Немцев почуял?
— А ты не чуешь? Дурак! Так я и поверил вам… Какой в этих краях мясокомбинат? С меня колхозники спросят, где стадо?
— Смотри-ка, как он беспокоится о нашем добре. И цену знает буренкам.
— Еще бы. Забочусь. И не только о добре, но и о себе. Приедет ГПУ и за шкирку возьмут: куда коровушек дел? Время военное: сразу шлепнут.
— Ишь, какой ловкий, гад. Ты же в душе наш враг.
— Ты заглядывал в мою душу? Подойди, я плюну тебе в глаза.
— Смотрите, как обнаглел. Вражья шкура! — горячился Антонов.
— Да что с ним церемониться, — вспылил Давыдов, подскочил к Карпу и начал его волтузить кулаками по голове. Трошин и Антонов оттянули Давыдова.
— Ты что? Сдурел! Убьешь!
— Его нельзя отпускать домой. Выследил.
— Всю жизнь рядом с вами, работаю честно, а вы вот не доверяете. Боль душу проела, как ржавчина.
Карпа, связанного по рукам и ногам, положили на бричку, и Трошин отвез его вместе с флягами в ближайшее село, сдал под расписку председателю сельского Совета, объяснив суть дела. Впоследствии стало известно следующее: Карпа не сумели сразу отправить в районную милицию, на ночь заперли в комнате с решетками на окнах — в колхозной кассе. Там стоял немудреный сейф. Ночью пастух сбежал.
Мы гнали скот почти без передышки день и ночь. И вот на вторые сутки ближе к полудню над нами закружил небольшой легкий самолет. Стадо шло вдоль опушки леса. Немецкий стервятник сбросил несколько бомб, но все они разорвалась в стороне от нас, много наделали страху. «Ну, пришла гибель, — подумала я. — Как-то там мои детушки? Поди, в живых уже нет». И слышу знакомый голос:
— Гоните коров в лес. Быстро, быстро гоните. Фашист опять вернулся…
Я оглянулась: Карп. Мужики тоже были удивлены его появлению. Но сейчас было не до Карпа. Мы успели-таки спрятать животных в сосновом лесу. Немец и лес начал бомбить. Вспыхнул пожар. Хорошо, что островок, где загорелись сосны, был окружен болотом и пламя не перебросилось на сосновый массив леса. Дымом застлало бор, и, может быть, этот дым нам помог спастись. Решили ждать в лесу сумерек. Сели передохнуть.
— Ну, рассказывай, — недружелюбно обратился Трошин к Карпу.
— Чего рассказывать?
— Как ты сбежал из-под ареста?
— А имел ли ты право арестовывать меня? Раз. Меня отпустили и даже лошадь вот эту дали.
— Кто отпустил?
— Кажется, конюх.
— Большой начальник, — усмехнулся Трошин.
Карп продолжал:
— Большой! Метра два роста. Такой чахоточный. Пришел он часов в двенадцать ночи, открыл дверь своим ключом, молча перешагнул порог. В руках ломик. Посмотрел на меня, прищурившись, молча сел на скамейку и закурил самокрутку. У меня мелькнула мысль: укокать хочет! Глаза у него были, как у голодного волка.
— Чего тебе надо? — спрашиваю.
— Одному здесь скучно? За что посадили? — спросил он, не отвечая на мой вопрос.
Я объяснил, что колхоз отправляет в тыл породистое стадо коров, видно, чтоб немец не захватил, почему-то делают это тайно, не спросив меня, а я пастух.
— И тебя не спросили? — с усмешкой проговорил угрюмый человек.
— Не доверяют. Мой отец был кулак.
— Правильно делают… Продолжай.
— Обидно стало. Я догнал стадо, скандал устроил, пригрозил ружьем, даже выстрелил вверх… когда они меня стаскивали с лошади.
— Ай-яй-яй. Худо дело. Пришьют политическую статью, — вздохнул конюх.
— За что, за коров?
— Сам говоришь: на партийного секретаря с ружьем напал, пытался помешать ему выполнять государственной важности дело. Сейчас война. Живо к стенке поставят. Бери ломик.
— А это зачем? — удивился я.
— Выворачивай плаху, чтоб увидели, что ты самостоятельно отсюда тягу дал, без чьей-то помощи. Иначе утром тебя в тюрьму увезут. А там — не курорт.
— Не буду выворачивать.
— Значит, жизнь надоела. Я-то зачем помогаю тебе, грех на душу беру? Ну, черт с тобой. Жалко мне тебя. Иди так. Под навесом привязана лошадь, садись, пока не поздно, и дуй. Километров десять отъедешь — брось коня, он сам вернется домой. А ты не вздумай…