— Вот и все! — взглянула и шаловливо брови взметнула.
Рыбьи внутренности она бросила серой кошке, которая сидела с котятами у ее ног.
— Где вы берете рыбу, Антонина Петровна?
— Ведь условились, что будете звать меня Тоней. Мы же сверстники. Правда?
— Хорошо, Тоня. Где вы берете рыбу?
— Свекор ловит на озере, около пасеки. На зиму мы ее вялим, иногда коптим. А вы рыбалку любите?
— Посидеть с удочкой где-нибудь на берегу реки уединенно — это приятное занятие… Люблю тишину.
— На пасеке очень тихо и красиво. Я бываю там, — задумчиво подхватила Тоня. — А еще чем вы увлекаетесь? Откровенно!
— Поэзией и музыкой.
— О-о! Агроном — и поэзия! Вы сочиняете стихи? А мой Сергей Дмитриевич любит сочинять кроссворды. Вы оба сочинители. — И она захохотала, откинув назад голову. Шея нежная, без единой морщинки, зубы белые, ровные, один к одному. Черные глаза сверкают за сеткой длинных ресниц.
Вдруг Тоня стала очень серьезной. Может, уловила мой взгляд, прочитала мои мысли о ней…
— Ну, принимайтесь за рыбу. А я пойду на кухню.
Она вызывает во мне симпатию. Я расположен к ней и, кажется, готов сделать все, что она прикажет. Как другу. С ней я чувствую себя легко и просто.
Было непонятно, даже загадочно: почему инженера Шабурова зовут Сергеем Дмитриевичем, а не Сергеем Кузьмичом. Ведь отец-то у него Кузьма… Об этом я подумал утром, как только проснулся.
Я спал в маленькой уютной комнате, где, кроме кровати, стоял у окна круглый столик, накрытый белой скатертью, и несколько стульев с мягкими сиденьями. На стене висела репродукция картины Саврасова «Грачи прилетели». В распахнутое окно вместе с утренней прохладой действительно врывались грачиные крики.
На подоконниках в глиняных горшках росли пузатые кактусы.
Простыни, наволочки, покрывало — все отличалось необыкновенной белизной. Я наслаждался запахом свежего белья и покоем. Тоня чистюля и хлопотунья. Отличная хозяйка. На пасеке, конечно, такого уюта не будет. Зато свобода…
Рано утром Кузьма Власович запряг лошадь в ходок и постучал кнутовищем в мое окно. Я быстро оделся. В кухне у плиты стояла Тоня. Она радостно улыбнулась, пожелала доброго утра и протянула сверток и бутылку молока.
— Возьмите. Это ваш завтрак, — сказала приветливо.
— Вы ради меня так рано встали? — легкомысленно спросил я и покраснел.
Она снова улыбнулась, прищурив черные глаза.
— Ради старика-свекра. Я его очень уважаю.
— Когда вы только отдыхаете?.. Спасибо вам, Тоня.
— Счастливо, — махнула она рукой. — Не забудьте там накормить Адама, собаку. Вы, наверное, вечером вернетесь сюда? Может, в кино сходим.
— Не знаю.
Пасека километрах в семи от города. На возвышенности, с трех сторон окруженной лесом, стоит сосновый домик и смотрит маленькими окнами на разноцветные ульи, что за березовым пряслом, и на огромное озеро с тремя синеющими островами. На противоположном его берегу пролегла железная дорога. Оттуда доносился шум проходящего товарняка: несколько секунд этот шум нарастал, заполоняя собой всю окрестность и неожиданно отступил, растворился в свежей утренней дали. Из-за леса через пасеку бесшумно летели чайки. За озером — широкие поля и луга.
— Хорошая примета, — сказал Кузьма Власович. — Нынче много чаек, много рыбы. Год будет урожайным.
Я долго стоял, прислушиваясь к щебету птиц, вдыхая пряные запахи молодых трав, любуясь озером и чистыми, омытыми росой, березовыми рощами. Небо как-будто бы только что подсинили глазурью: оно мягко сияло. Я невольно залюбовался домиком. Он срублен из ровных, аккуратно оструганных сосновых стволов воскового цвета. Карниз и наличники над окнами украшены художественной резьбой. Орнаменты сочетают в себе летящих пчел и разнообразные цветы и листья растений. Особенно искусно сделана веранда: рамы связаны в виде пчелиных ячеек и обрамлены тончайшей кружевной вязью.
Вообще, первое впечатление такое, что домик сделан из пчелиного воска. К нему боязно подступиться. Кажется, он весь светится изнутри солнечной желтизной, прозрачен и легок. «Стоит солнцу чуть-чуть поднатужиться, прибавить жару — и домик растает, — подумал я. — Неужели я буду жить в этом хрупком восковом тереме?»
— Кузьма Власович, кто срубил домик? — спросил я старика.
Он вынул из кармана и показал корявые в мозолях руки:
— Вот эти девять пальцев.
Правый мизинец ему оторвало на войне.
Недалеко от домика под вывороченными с землей лохматыми корнями березы кто-то, вероятно Кузьма Власович, настелил сено и сделал конуру для пса. Рыжий пес ни разу не гавкнул, как-будто я знаком с ним сто лет, лежал, высунув набок язык, и внимательно смотрел на меня.