Катя выпрыгнула из кабины, сжимая в правой руке тускло-черный тяжелый «кольт». В салоне «Шевроле» никого не было, и она перевела настороженный взгляд на дом.
Дом выглядел так, словно в нем побывала орда одетых в звериные шкуры гуннов. Разнесенная в щепки дверь криво висела на одной петле, осколки стекла, разлетевшиеся из сломанной оконной рамы, блестели по всей лужайке. На крыльце белела какая-то скомканная тряпица. Приглядевшись, Катя узнала в ней свои трусики.
«Вот дерьмо, — подумала она о водителе „Шевроле“. — Когда же он успел?»
Оттолкнув с дороги обломки двери, на крыльцо вышел человек, одетый, несмотря на жару, в темно-серый строгий костюм и черный галстук. Его великолепно начищенные туфли сияли на солнце, а темные очки сверкали отраженными бликами. Он белозубо улыбнулся прямо в ствол Катиного пистолета и представился:
— Я агент Мартинелли, ФБР. А это агент Джонс.
— Где? — автоматически спросила Катя, но тут же поняла, где, — еще до того, как улыбчивый агент Мартинелли указал глазами на что-то за ее спиной.
Она обернулась и увидела агента Джонса, стоявшего метрах в трех от нее и целившегося ей в голову из пистолета.
Самолет коснулся бетона взлетно-посадочной полосы мягко, почти незаметно, с удивительной для такой громадины легкостью, и побежал по ровной, слегка рубчатой поверхности — сначала стремительно, но постепенно гася скорость, пока не остановился совсем.
Катя почти не слышала того, что говорила стюардесса, — это был обычный бред по поводу погоды за бортом, местного времени и прочей ничего не значащей чепухи. Последовавшее в заключение пожелание приятно провести время в Москве заставило ее криво улыбнуться, и только: в отличие от всех остальных пассажиров огромного аэробуса, ее в Москве ничего приятного не ожидало, но рвать на себе волосы по этому поводу она не собиралась. Кто-то когда-то, давным-давно, еще в прошлой ее жизни, сказал ей, что Бог — не фраер и видит все, просто до всего сразу у него не доходят руки. «Что ж, — решила Катя в тот самый момент, когда увидела направленный на себя пистолет агента Джонса, — наконец-то у него нашлась свободная минутка, чтобы заняться мной. В конце концов, я ждала этого три года — вполне достаточно для того, чтобы соскучиться. До поры кувшин воду носит, и не все коту масленица... Господи, как я ненавижу народную мудрость! Просто я устала, — думала она, безучастно глядя в иллюминатор, за которым виднелось только голое поле аэродрома с торчащими в отдалении хвостами самолетов. — Устала ждать, устала бояться, устала есть эту их пластмассовую пищу, ходить по их пластмассовым улицам и видеть их целлулоидные улыбки. Агент Джонс... Подгребли бы они ко мне с этим делом годика три назад... Места там тихие, уединенные... Интересно, нашли бы их в конце концов или нет? А теперь... А, будь что будет!»
Обиднее всего было то, что американцам было наплевать на ее прошлое. Они о нем не знали и знать не хотели. Каким-то образом им удалось докопаться до того, что ее въездная виза была фальшивой, и с этого момента для них перестало иметь значение что бы то ни было, и в первую очередь такие проблемы, как Катин счет, с которого кто-то выкачал все до последнего цента, равно как и Катин дом, в тот же день буквально вывернутый наизнанку неизвестными грабителями. Это было очень странное стечение обстоятельств — настолько странное, что Катя даже не удивилась, спокойно разделив ответственность за то, что случилось, между Богом и дьяволом. Оба этих высокопоставленных джентльмена явно имели что-то против Кати Скворцовой, и Катя не возражала, полагая, что у них есть на это право. Хуже всего была ослепительно сиявшая улыбка агента Мартинелли — он выглядел так, словно, изловив Катю, осуществил свою заветную мечту, и поэтому Катя, изловчившись, опустила одно очень ценное колечко в карман его дорогого пиджака. Он вряд ли согласился бы принять его в подарок, даже если бы рядом не было угрюмого Джонса, все время озиравшегося по сторонам с таким видом, словно он жалел, что они не прихватили с собой пару набитых солдатами грузовиков, но Кате очень хотелось, чтобы кольцо было у него. Конечно, обнаружив в кармане этот сувенир, Мартинелли мог попросту выбросить его или избавиться от него любым из тысячи других способов, но, зная характер сувенира, Катя очень сильно сомневалась в том, что улыбчивому агенту удастся принять такое решение или любое другое, но самостоятельное решение.
Это была месть в духе прежних хозяев кольца, но Катю она вполне устраивала — в конце концов, Мартинелли ее тоже не пожалел.
Она поднялась со своего места последней — спешить было некуда — и неторопливо двинулась к выходу из самолета, гадая, будут ее встречать, или процесс распада в здешних краях зашел уже так далеко, что про нее просто-напросто забыли. На боку у нее висела спортивная сумка, в которой лежали зубная щетка, тюбик пасты, расческа и смена белья — на предложение Мартинелли собрать вещи она ответила вежливым отказом, да и собирать после визита грабителей было особенно нечего.
На верхней ступеньке трапа она остановилась и посмотрела вниз. Встречающие были видны за версту — от двух сержантов и возглавлявшего троицу лысоватого жердяя в коротковатом цивильном пиджаке так и веяло родной российской безнадегой: привет, Скворцова, а мы тут прямо заждались. Катя вздохнула почти с облегчением: можно было перестать волноваться, поскольку ее судьба теперь была решена на много лет вперед... А может быть, вместо долгих лет ей отпущены короткие недели, которые потребуются на то, чтобы вынести ей приговор и привести его в исполнение... «Да наплевать», — сказала себе Катя и стала неторопливо спускаться по трапу. Надо было быть полной дурой, чтобы надеяться на то, что о ней забыли. Никто не забыт, ничто не забыто — ведь совсем недавно эта страшноватая фраза смотрела с каждой газетной страницы, чуть ли не с каждой стены!
За спинами встречающих, поставленная так, чтобы не мешать аэропортовскому автобусу, поблескивала черная «Волга» с антенной радиотелефона на крыше. «Бог ты мой, — подумала Катя с болезненным чувством узнавания, — „Волга“! Это ж надо!..» Впрочем, ни восторга, ни ностальгии, ни хотя бы страха Катя не ощущала — все было серо, буднично и смертельно скучно, словно она никуда и не уезжала.
— Ба! — с наигранной веселостью заорал человек в штатском, так что спускавшиеся по трапу пассажиры невольно шарахнулись в сторону. — Привет, Скворцова! А мы тут прямо заждались!
Катя на мгновение прикрыла глаза, не зная, как ей реагировать — смеяться или плакать, а когда открыла, первым, что она увидела, была пара вороненых наручников, которые, как маятник, раскачивались в приветственно поднятой руке штатского. «Никто не забыт, и ничто не забыто, — говорили наручники. — Привет, Скворцова, мы уже заждались», — говорили они.
Катя снова остановилась и полной грудью вдохнула горячий воздух, насыщенный парами керосина и запахом нагретого металла. Родину не выбирают, сынок, вспомнился ей старый анекдот.
Последние пассажиры грузились в автобус, испуганно косясь на Катю и тех, кто приехал ее встретить. За рулем «Волги», покуривая скучал водитель. Его сигарета издавала пронзительную вонь, от которой Катя давно отвыкла.
Родину не выбирают.
Она протянула лысому свои запястья, но ему, оказывается, требовалось только одно. Продолжая весело скалиться, он сковал Катину руку со своей воронеными браслетами, которые защелкнулись с сытым лязгом, как челюсти аллигатора. Катя не задавала вопросов — все было ясно и так, а на то, чтобы ломать комедию, у нее просто не было сил.