Женщина, выслушавшая этот рассказ, пришла к своему дому, еще спящему, села на крыльцо — потрясенная и успокоенная, — и тут впервые за это утро увидела и цветы и солнце.
Проповедь в храме должна находиться в каком–то смысле слова на одном уровне с данным богослужением, чтобы то, что говорится, и то, как говорится священником, не стаскивало бы, так сказать, молящихся куда–то вниз с того уровня, на котором их духовно поставило богослужение.
Богослужение вдохновенно, а мы даже этого слова «вдохновение» боимся, ссылаясь на то, что его любил Пушкин, и оглядываемся на Типикон: есть ли оно в нем»
«И пришел он (Симеон) по вдохновению в храм» (Лк. 2:27).
В одном большом московском храме я наблюдал в праздник такое явление. Выходит священник с Чашей, возглашая «Со страхом Божиим и верою приступите». Но вместо того, чтобы начать причастие, он вдруг спускается с амвона и через громадную толпу, опасливо прося расступиться, идет с Чашей в боковой придел, где и причащает. «Тело Христово приимите» здесь уже не поется: нельзя отвлекать людей от слушания проповеди. Оказывается, когда этот батюшка пошел с амвона с Чашей, из алтаря вышел другой («академик») и начал проповедовать. Перед ним вся толпа людей, а здесь, у Крови Христовой, какая–то оставленная в молчании кучка. Литургическое завершение перенесено с причастия Вечности на проповедь.
Еще в одном храме я наблюдал аналогичное явление. Был тот же праздник, было много народу, в том числе, исповедников. Вышел священник с Чашей, приглашая: «приступите», но тут же повернулся и ушел в алтарь: певчие пропели «аллилуйя», как после причастия, затем диакон прочел ектению, в которой говорится о нашей благодарности за причастие Святых Таин, хотя никто еще их не принимал.
Литургия закончилась, и тут же начался торжественный молебен. И вот, когда и он, наконец, торжественно закончился, и народ расходился, когда алтарница сердито и громко бранила за что–то на клиросе маленькую монашку, а за ящиком слышалось щелканье счетов и чей–то громкий бас сказал: «О, мы сегодня хорошо поторговали, Иван Федосеич» — тогда в этой пустыне к людям, все еще ждущим у амвона, была, наконец, вынесена Чаша. Оказывается, — «певчих нельзя задерживать причастниками».
Один верующий диакон (в другом храме) мне рассказывал, что в одном приходе, в начале его там служения он за всенощной получал иногда в алтаре такие записки от певчих: «Не затягивайте, сегодня интересное кино».
Матушка Смарагда рассказывала: «Сидит одна женщина на базаре, торгует чем–то от своего огорода. Платок натянула совсем на глаза: во–первых, солнце печет, а во–вторых, чтобы меньше отвлекаться на окружающую суету «творит она молитву Иисусову» Сидит она, опустив глаза, молится и вдруг слышит, что подошедший нищий старик говорит ей: «А ты бы попроще: только «Господи помилуй», так–то тебе легче будет». Сказал и пошел. Видела она его в первый раз. Молитву творила, конечно, про себя: слышать он не мог. Вот какие у нас бывали и торговки, и нищие», — в заключение сказала матушка Смарагда.
Преп. Сергий был святой в XIV веке, о. Алексей Зосимовский в XX веке. В Церкви всегда есть святые.
«Каждый из нас, — говорил Хомяков, — постоянно ищет того, чем Церковь постоянно обладает».
Святость Церкви не аллегорическая, т. к, она живет в реальных людях или для реальных людей, сколько бы их ни было, хотя бы только «два или три, собранных во имя Мое».
Но входим ли мы в это число «двух или трех»? Ищем ли мы, как надеялся Хомяков, благодати Святого Духа, воцерковляющей нас, освещающей нас, т. е. делающей нас святыми? Знаем ли мы хотя бы о том, что надо молиться о стяжании Святого Духа, то есть и своей святости?
«Утешителю, моего смысла, яко благ, скверну очистив, святости Твоея покажи (мя) исполнена».
«Святый Душе… святость всем подаждь в Тя верующим».