- И ты подождал?
- А то как же, слово командира - закон. Гляжу это я на лаву конников, на сверкающие шашки, а у самого по спине мурашки бегают. Ведь в то время я был моложе тебя, Гриша, но терпел. Как только конница высыпала из лощины на бугор, вот тут я их и резанул!
Ершов, насупя брови, мельком взглянул на присмиревшего Гришу. Не спеша раскурил угасшую папиросу, продолжал:
- Это я тебе, сынок, про один случай рассказал, а ведь на фронте бывает так, что враг налетит внезапно, и вот тут, Гриша, сам соображай, как покрепче его стукнуть.
К нам подошел командир роты, сказал:
- Готовьтесь к бою, товарищи снайперы! Следите за офицерами и пулеметчиками, не забывайте о флангах! Чем больше перестреляете незваных гостей, тем легче будет нам. А вы, дядя Вася, держите под обстрелом брод и следите за опушкой леса.
Я увидел, как странно, по-необычному улыбнулся мой напарник Сидоров, лицо его побледнело, губы слегка дрожали. "Трусит, наверное", - подумал я. Но тут же поймал себя на мысли, что и сам, видимо, нахожусь в таком же состоянии. Круппов скрылся за поворотом траншеи, но его слова запомнились: "Готовьтесь к бою, товарищи снайперы!"
Около десяти часов утра из глубины нашего расположения грянул пушечный выстрел. Воздух дрогнул. Грохот пронесся по лесу, раскатываясь из конца в конец, тая в глубокой утренней тишине. Вдруг земля застонала. Казалось, что она приподнялась и закачалась из стороны в сторону. Свирепым ревом канонады наполнился лес. На хлебном поле, на лугу взвивались к небу клубы дыма и пламени.
Мы были в недоумении.
- Что это выдумали наши артиллеристы?.. - заволновался Сидоров. - Ведь не было приказа идти в наступление, а они палят.
- А ты что думаешь, только перед атакой стреляет артиллерия? Нет... Вот она сейчас потреплет фашистов, глядишь, и поубавит их прыть, - ответил хриплым басом Ульянов. Он протер ладонью глаза и припал к окуляру прицела. Руки его слегка дрожали.
Вскоре гитлеровцы открыли ответный огонь. Лес гудел от разрывов снарядов. Кругом все горело. Вековые деревья ломались, словно былинки. Вначале вражеские снаряды рвались позади наших передовых позиций, потом разрывы стали приближаться к нам. Лавина бушующего огня нарастала и захватывала все новые и новые рубежи нашей обороны.
Подошел Романов, посмотрел на нас:
- Ну как, товарищи, струхнули малость? Сидоров огрызнулся:
- А у тебя что, душа железная?
- Нет, не железная... Вот она, настоящая война! - сказал Романов. Он закрыл пилоткой лицо. Пыль и дым лезли в глаза, нос, рот, мешали дышать, вызывали сухой кашель.
Артиллерийская дуэль длилась больше часа, но мне казалось, что прошла вечность.
Когда все стихло, в голове продолжали стоять свист снарядов и грохот разрывов.
Сколько прошло потом времени - минуты или часы, - не помню. Меня дернул за рукав Сидоров:
- Будет тебе землю нюхать. Смотри, немцы!
По полю шли к берегу вражеские танки, петляя как зайцы перед лежкой. Но вот одна, потом другая машина, вздрогнув, замерли на месте, уронили длинные стволы на землю и задымили. Они попали на минное поле. Другие танки, усилив стрельбу, приближались к реке. Следом за ними бежали автоматчики. Ведя беспорядочную стрельбу, они горланили:
- Ля-ля-ля!..
Наша артиллерия начала бить по танкам прямой наводкой.
Как только немецкая пехота подошла к нам на прицельный выстрел, мы открыли огонь. Романов крикнул:
- Ребята, видите долговязого офицера? Стреляйте!
Сидоров выстрелил, и немец упал. Я взял на прицел шедшего рядом с офицером коренастого солдата. Пуля свалила его у ног командира.
В ту же минуту открыли огонь наши станковые и ручные пулеметы. Немецкая пехота была отсечена от танков и брошена на землю.
На берегу реки, как раз против позиции нашей роты, лежали перевернутые вверх гусеницами два самоходных орудия и три танка противника. Труды наших минеров не пропали даром. Они хорошо помогли нам в отражении танковой атаки.
Первая попытка врага форсировать реку успеха не имела. После короткого перерыва последовала новая атака пехоты, на этот раз под прикрытием крупных сил авиации.
На наши головы посыпались бомба за бомбой. Земля вновь задрожала и закачалась. Вековые сосны и ели, вырванные с корнями, взлетали в воздух как стрелы.
Казалось, что находишься не на земле, а на шатком мостике среди бушующих морских волн.
Густой дым и пыль висели над полем боя. В пяти шагах нельзя было видеть, что делают товарищи. Осколки бороздили землю, и казалось, ничто живое не устоит перед этой слепой силой металла.
Только неодолимое желание увидеть смерть врага заставляло отрываться от земли, наспех отыскивать цель и стрелять, стрелять с жадностью, а потом снова прижиматься к земле, укрываясь от осколков и пуль.
Пережить все это сразу в первом бою очень трудно. Но зато все пережитое становится настоящей наукой, которой ни в каком университете не овладеешь.
Чувство самозашиты и желание победы подсказывают, как и где лучше укрыться от осколков и пуль, учат правильно пользоваться складками местности, помогают найти место, откуда можно с меньшей для себя опасностью наверняка убить врага.
Никому не поверю, что в бою воин не боится смерти. Каким бы он себя ни показывал смельчаком, но, когда ему пуля обожжет висок, не может он не вздрогнуть, не броситься на землю.
Бой - это тяжелый труд. Он требует от воина всех сил без остатка. В ратном труде ничего не делается на авось, наполовину, нет скидки на усталость или неподготовленность бойца. Вы ставите на карту не только свое умение воевать, но и душевные качества. Не заметил, промедлил - за вас расплачиваются кровью и жизнью сотни товарищей. При малейшем затишье человек буквально валится с ног и тут же засыпает, не выпуская из рук оружия.
Вторая атака, предпринятая немцами в этот день на берегах Нарвы, была повсеместно отбита.
Наступил второй день битвы на Нарве.
При первых лучах солнца все уже были на ногах. Сидоров и я стояли в узкой щели траншеи, возле укрепленного блиндажа, в котором располагался взвод Романова. Старший лейтенант Круглов был здесь же и в товарищеской беседе говорил о вчерашнем бое, о нашем мужестве и стойкости, о наших промахах и ошибках. Я стоял у самой двери, боясь пропустить слово командира.
Вскоре к нам подошёл политрук роты Васильев. Он взял меня за локоть:
- Сегодня получил письмо от заводских товарищей, пишут, что немцы город еще не бомбили. Завод работает по-новому. Спрашивают, как мы воюем. - Он подал мне конверт, а сам обратился к стоявшим около нас бойцам: - Ну как, ребята, с немцами познакомились? Сегодня еще не появлялись?
- Пока не видно, товарищ политрук, - ответил Сидоров. - Мы ведь им вчера всыпали. Видно, еще не очухались! - Сидоров улыбнулся.
- Вчера немцы прощупывали наши рубежи, а сегодня, наверное, навалятся всей силой. Так что - держитесь.
Мы закурили.
- Когда на берегу появились танки с пехотой, - услышал я голос командира роты, - вы открыли по ним огонь. Это хорошо. Но вы забыли о вражеских пулеметчиках. Они, мол, в атаку не ходят и поэтому не опасны... Нет, это неверно. Вот мы с вами в атаку не ходили, а враг побежал от наших пулеметов. И еще, - добавил Круглов, - мы не умеем укрываться. Командир взвода Веселое во время бомбежки не увел своевременно людей в укрытие. И что же? Сам погиб и товарищей подставил под огонь. Неразумное лихачество равно самому тяжкому преступлению. Умереть на фронте штука простая, а жить-то всем хочется.
Круглов подошел к командиру отделения Захарову. Улыбаясь, дружески положил на плечо сержанту руку:
- Ну как, учтем ошибки?
Захаров, чувствуя на себе взгляды товарищей, ответил:
- Век живи, век учись, товарищ командир. А жить-то будем. Вон как вчера поддали фашистам!
Не успели мы позавтракать, немцы начали артиллерийскую подготовку: снова над нашей траншеей забушевал огонь. Как только ослабел огневой шквал, послышалась команда командира роты: