— Нет, мы ее в прошлом году на пенсию проводили, они с Лилей из Приреченска уехали. Собственно, Лиля еще раньше уехала, учиться. У нас-то выбор небогатый.
— А куда она поступила, не знаете? Какая-нибудь химия или биология?
— На филфак, как ни странно. А вот в университет или в педагогический — не скажу, не знаю.
Под конец беседы Галина Сергеевна, расчувствовавшись, посоветовала мне поговорить еще и с заведующей детским домом и даже позвонила ей — предупредить о моем визите. Наплевать на такую предупредительность было бы чистым свинством. Пришлось соответствовать.
26
Дети — цветы жизни. Пока не распускаются.
Заведующая детдомом оказалась абсолютной противоположностью Галины Сергеевны — коренастая, простоватая, похожая больше на уборщицу или вахтершу, нежели на заведующую.
— Трудная была девочка. Они у нас тут все трудные, но как-то по-простому. Пошляться подольше, силу свою показать, перед дружками выставиться. Курят, клей нюхают, и не только…
— А деньги откуда? На развлечения-то? Им что, на карманные расходы выдают?
Мария Степановна замахала руками:
— Побойтесь бога, какие карманные, откуда? Даже если бы была возможность — да ни в коем случае! Они тогда весь детдом вверх ногами перевернут. Подворовывают, перепродают что-то, да мало ли!
— А Кристина?
— Нет, — отрезала Мария Степановна. — Кристина — нет. Никогда. За нее могу головой поручиться — копейки чужой не возьмет. Хоть и говорят, что яблочко от яблоньки недалеко падает, а иногда только руками разводишь — у полных никчемушников такие приличные дети случаются. Поперек всякой наследственности.
— Ну, этим, наверное, можно только гордиться?
— Было бы чем, — вздохнула моя собеседница. — Гордиться можно, когда это наша заслуга, педагогов, воспитателей. А Кристина себя сама сделала, нашего там ничего нет. А так-то, конечно, хорошо, что и из такой грязи что-то приличное может вырасти. Вы ведь знаете, как она в детский дом попала?
— В общих чертах. Родители-алкоголики, ну и… — выстрелила я почти наугад.
— Э-э… Если бы всех детей от алкоголиков забирали, у нас никаких детских домов не хватило бы. Тем более, сельские, там хоть до белой горячки допейся, всем наплевать, сами такие же. У Кристины родители погибли, угорели спьяну. Она сама чудом жива осталась. Сидела в пристройке, боялась в дом идти. Спать-то в пристройке холодно, вот она и дожидалась, пока совсем напьются и угомонятся. Навалила на себя всякое тряпье, чтобы согреться, и задремала. До пристройки угар и не дошел. Ну, а утром они уже холодные были. Кристина же их и нашла. Родственников никаких, они пришлые были, откуда приехали — никто не знает. Ну, значит, в детдом.
— Сколько же ей лет было?
— Девять.
Я поежилась. Девятилетняя девочка, дрожащая в холодной пристройке от страха перед пьяными родителями, а потом натыкающаяся на два бездыханных тела, — брр. Бедная Кристина!
— Она год после этого не разговаривала, по углам пряталась, по ночам кричала, я уж боялась, что придется ее в специнтернат отправлять. И наследственность, и нервное потрясение — тут и взрослый человек свихнуться может.
— Как не разговаривала? — не поняла я.
— Ну, как, совсем. Ладно, если хоть слово в день скажет. А то и неделю промолчать могла.
— А в школе как же?
— Как контрольная или диктант — не меньше четверки. Она очень старалась. Очень. А как к доске вызовут — молчит, как рыба об лед. Спасибо, Галина Сергеевна пошла навстречу, чтобы Кристине дали возможность письменно отвечать. Потом ничего, отошла. Хотя никого к себе близко все равно не подпускала. Все только на учебу. Да еще книжки и телевизор.
— А ребята ее не шпыняли за то, что она такая… ну, отдельная. Не такая, как все.
— Стычки, конечно, бывали, но… Вначале они все за первый год привыкли, что ее не видать и не слыхать. Как-то начали дразнить, щипать, ну, пристали, в общем. А у нас тогда плита на кухне еще дровяная была, и рядом, в тамбуре, топор стоял. Кристина его схватила, размахнулась и ждет — мол, подходите. И все это молча.
— И что?
— Плечами пожали и разошлись, чего с психованной взять, еще рубанет. Ну и оставили в покое. А потом она, по-моему, с ними договорилась: я вам списывать даю, хоть всем подряд, а вы меня не трогаете. А уж к последним классам самые отъявленные по колониям разбрелись, остальные притихли.
— А Кристина сейчас где? Она после выпуска сюда больше не приезжала?
Мария Степановна покачала головой:
— Нет. Да и что ей тут? Я даже не знаю, в какой институт она поступила.
— Вы думаете, что поступила?
— Конечно. Сейчас, наверное, уже заканчивает.
— Но, по крайней мере, в Городе?
— Вот не знаю, может, и в Москву подалась.
Я свернула разговор, не дожидаясь, пока в душу Марии Степановны закрадутся всякие подозрения: почему это я задаю всякие вопросы здесь, в Приреченске, но при этом не представляю, где Кристина сейчас и что с ней стало.
27
Трезвый пьяному не товарищ, а средство передвижения.
Сосед в автобусе с утомительным постоянством пытался использовать мое плечо в качестве подушки. Доверие, конечно, умилительное, впору расчувствоваться, но факел от него был такой, что даже открытое окно не спасало. В подобной атмосфере никакой гуманизм и человеколюбие выжить не в состоянии, и готовность подставить ближнему надежное дружеское плечо под давлением превосходящих ароматов мгновенно вытесняется из сознания.
Однако, когда я ухитрялась придать этому «утомленному солнцем» относительно вертикальное положение, он тут же просыпался и начинал со мной знакомиться. Потом, огорченный неудачей, вновь пытался устроиться на моем плече — должно быть, для того, чтобы я не подумала, что он обиделся. Далее процесс повторялся.
Столь милый индивид, вкупе со своим ароматом, основательно мешал сосредоточиться. А подумать было давно пора. Полторы недели я плыла по течению, редкие попытки рассортировать информацию не шли дальше расплывчатых «а если так». Жара всегда действовала на мои мыслительные способности крайне неблагоприятно, да и Борис Михайлович своим неземным обаянием сильно отвлекал от пути праведного. Но сколько же можно? Даже эта чертова авария как-то не сильно меня взволновала. Не то она была случайной, не то и впрямь преднамеренной.
Может, хватит уже расслабляться, а, Маргарита Львовна? Тебя зачем в дом пригласили? Наблюдать? Постараться выявить вредоносную личность? Так не попытаться ли уже наблюдения-то разложить по каким-нибудь полочкам?
Тем более, что после рассказа Марии Степановны мне захотелось этого с неожиданной силой. Жутковатое видение — девятилетняя девочка над трупами родителей — обдавало нездешним холодом. Ей-богу, нельзя же человека долбать всю его жизнь! Хватит, ей и так досталось. И ведь не сломалась, выросла — и как выросла! Из какого болота вылезла. Кстати, а ведь сказочки, которые Кристина рассказывала Регине — не так чтобы уж совсем сказочки. И директриса с ней французским занималась, и списывали у нее все подряд, и вспоминают сегодня с уважением. А что семью себе любящую придумала — у кого бы повернулся язык ее за это осудить. И ведь никто не посмеет сказать, что Кристине просто повезло — наоборот, жизнь ей только мешала, и вопреки этому она сама всего добилась. Так что, уж право на спокойное существование она себе заработала.
Для начала очертим круг поисков. Очевидно, всяких посторонних, то бишь пришлых гостей, надо вывести за скобки. Просто по соображениям физической возможности. Из миллиона разговоров, случившихся за это время, вывод следует один: чужие здесь не ходят. Гости в доме бывают нечасто и не подолгу. Выявить постороннего, который присутствовал бы перед всеми имевшими место быть неприятными эпизодами — увы или к счастью, не удалось. Можно еще предположить, что некто каждый раз проникал «с черного хода», в смысле, через овраг, но это, по-моему уже совсем из области ненаучной фантастики. Ну в самом деле — сильно исцарапанная незнакомая личность раз десять появляется в доме — и ее никто не замечает? Расскажите это Лене Голубкову, он у нас на всю Россию самый доверчивый. И, кстати, этот «незнакомец» должен каждый раз как-то проникать на территорию поселка — а заборы и охрана тут в полном порядке. Нет, ребята, все возможно, конечно, но этот вариант крайне маловероятен. Надо искать «своего».