— Погоди минутку, — сказала Вика и скрылась в комнате.
Когда она меня впустила — действительно через минуту, не больше — обстановка несколько отличалась от той, что я видела через ее плечо: никаких бумаг на столе, на мониторе светится обычная заставка, принтер выключен.
Около часа мы потрошили документы, пытаясь разобраться, кто, кому, чего, когда и сколько. История в самом деле была весьма запутанная, однако Вика отделяла зерна от плевел виртуозно. Мне оставалось лишь отмечать в блокноте «узкие места» и «подводные камни», требующие уточняющих вопросов. Ох, если бы материал был еще нужен, участникам конфликта точно бы не поздоровилось. Всем троим. Полученные комментарии позволяли разделать их как бог черепаху.
Щеки у Вики слегка порозовели, в глазах появился живой блеск. Это была совсем не та Вика, которую я привыкла видеть в последние дни. Через час, однако, она откинулась в кресле, на мгновение прикрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула, потом поднялась.
— Извини, я сейчас, — и скрылась в ванной комнате.
Там едва слышно стукнуло что-то деревянное, должно быть, дверца шкафчика, звякнуло что-то стеклянное, потом послышался звук льющейся воды.
На правом углу стола, возле принтера, стоял трехэтажный лоток для бумаги. Нижний этаж занимала вскрытая пачка бумаги, на втором лохматилась куча всяких записей, бланков, документов. На третьем — опять стопка чистой бумаги. Мне показалось, что верхний лист как-то вроде бы просвечивает — что-то там «с изнанки» было нарисовано. Напряженно прислушиваясь к звукам, доносящимся из ванной, я лихорадочно пролистала всю стопку.
О-ля-ля! Однако, в этом доме прямо-таки мода на занятия компьютерной графикой, точнее, одним из ее направлений… Один из листов являл собой, насколько я могу судить, точную копию картинки, замеченной час назад на экране. Другие позволяли полюбоваться вариациями на ту же тему. Текст не менялся, только шрифты и прочие эффекты. Попадались, впрочем, и рукописные — точнее, вырисованные от руки — экземпляры. В частности, тот верхний лист, что обратил на себя мое внимание…
Когда Вика вышла из ванной, я чинно листала бумаги из собственной папки и вносила в блокнот кое-какие уточнения. Поглядев на ее вновь побледневшее лицо, я начала прощаться:
— Ты уж извини, я не хотела тебя так утомлять.
— Что ты, наоборот, — слабо улыбнулась Вика. — Это все пустяки, пройдет. Давай все-таки до конца разберемся. Знаешь, я почувствовала себя значительно лучше. Надо на работу возвращаться, хватит киснуть.
Мы копались в документах еще около часа. Когда я уходила, Вика начала дозваниваться на работу. Что ни говори, а хоть одно доброе дело я сделала. Все оказалось правильно — нельзя человеку давать возможность «переживать свое горе», надо грузить его работой или он загрузит себя, чем попало.
Светочки в коридоре уже не было, зато на площадке лестницы я натолкнулась на Германа. Ну, раз такой случай, надо пользоваться. Очень меня Стас интересовал, невтерпеж хотелось узнать о нем побольше.
— О Стасе? — удивился Герман. — А что — о Стасе?
— Он давно у тебя работает?
Мне показалось, что мой вопрос вызвал у Германа вздох облегчения.
— А-а… — протянул он, думая, похоже, о чем-то совершенно ином. — Года два. Или больше? Да я его сызмальства знаю. Почему вдруг? Слушай, давай вечером, а?
Ну вот, всегда так — только разгонишься, а тебя раз, и по носу. Я девушка хрупкая, нежная и вообще творческая личность, меня холить и лелеять надо. Тем более, что сам же просил меня разобраться, а теперь самым зловредным образом скрывает нужную информацию. Но — сызмальства?
Ну и пусть, ну и не больно-то хотелось. Разобидевшись на хамство окружающей действительности, не желающей почему-то устилать мой путь красными ковровыми дорожками, я пошла с деловым видом шататься по дому. Замысел был предельно прост — наткнуться на кого попало и извлечь из этого «кого попало» чего-нибудь полезного.
«Кем попало» оказалась Зинаида Михайловна. Риточка, ах, Риточка, ох, да как же вы и не заходите, да как раз Бориса Наумыча на побывку из больницы отпустили, да попейте с нами чайку — все, как ожидалось.
30
Ничто так не убивает любовь, как взаимность.
Зинаида Михайловна суетилась, кажется, еще больше, чем в прошлый раз. Усаживала меня, выспрашивала, какой чай я предпочитаю, и вообще излучала всяческое радушие. Видать, соскучилась в одиночестве, без Бориса Наумовича. Как и предсказывал Герман, на то, чтобы уговорить мужа лечь на обследование, времени Зинаиде Михайловне понадобилось совсем немного. Но теперь, одной, конечно, скучновато.
Или дело в чем-то другом?
Да нет, чушь какая в голову лезет. Хозяйка щебетала не умолкая, а я все возвращалась мыслями к Вике.
Все-таки очень правильно я к ней заявилась, хотя и выглядело это немного навязчиво. Все равно. Важен результат. Мой визит, похоже, склонил Вику к тому, к чему она сама упорно пыталась себя подвинуть. Есть такой известный психологический прием: если тебе нужно избавиться от навязчивых мыслей, настроений и вообще чего-то неприятного, беспокоящего, нужно записать «это» на бумаге. Можно повторить такую операцию несколько раз, в зависимости от того, насколько сильно мешает тебе то, что мешает, и насколько глубоко оно сидит. Я не особенно хорошо представляю себе механизм действия этого метода, но он работает — «заноза», сидящая внутри, мысленно как бы отделяется от твоей личности и избавиться от помехи становится легче. Она вроде бы перестает быть частью личности, а начинает представляться именно как заноза.
Все листы, и рукописные, и печатные, которые я — свинья бесцеремонная — просмотрела в комнате Вики, были «украшены» той же фразой, что я заметила на экране ее компьютера — «я не хочу больше жить». На некоторых стояла подпись «Виктория» — перечеркнутая. Действительно, какая уж тут «виктория», в смысле «победа» — сплошной проигрыш. Количество «надписей» говорило о двух вещах. Во-первых, Вика упорно борется с мыслями о смерти, во-вторых, идея эта засела достаточно глубоко и справиться с ней трудно. А поскольку за время нашей беседы к Вике, казалось, вернулось желание что-то делать, то есть, жить — значит, можно надеяться, что я не вломилась, как слон в посудную лавку, а все-таки помогла.
Допивая вторую чашку, пришлось обратить внимание, что тональность щебетания Зинаиды Михайловны несколько изменилась, точно я чем-то ее огорчила.
— Что же вы, Риточка, печенье не берете? Неужели и вы на диете? Вот еще выдумали моду — чтобы все кости торчали, и кому это нужно?
Я поспешила заверить хозяйку, что никакими диетами себя никогда не терзаю.
— … а печенье… о-о!.. м-м… восхитительно! Это вы сами пекли?
Зинаида Михайловна даже замахала на меня руками.
— Да что вы! Это все Ниночка, она у нас замечательная кулинарка, а уж выпечка у нее просто волшебная!
Я положила в рот еще одно печеньице, и впрямь восхитительное.
— Потрясающе! Как же ее у вас еще никто не увел? Да такую хозяйку любой мужчина на руках носить будет. Где вы такое сокровище нашли и как уберечь смогли?
Зинаида Михайловна вздохнула тяжко, но довольное выражение с ее лица не исчезло.
— Да уж… Обхаживали, бывало… Да она до сих пор забыть не может…
Забыть? Кого? Или что? Я изобразила на лице удивление и живейший интерес.
— Вы не спешите, Риточка? — вежливо поинтересовалась Зинаида Михайловна. — Вам полезно будет послушать, а то молодость тороплива, знаете ли…
Я тут же заверила ее, что ничуть не спешу и с удовольствием послушаю.
— Ну, удовольствие-то небольшое, — поправила меня хозяйка. — А польза может быть, вы слушайте, да запоминайте, как оно бывает. Нина ведь соседка наша, с Герочкой одну школу заканчивали, только она помладше. Я после Вики долго болела, и сейчас-то еще нет-нет да и… ну да это вам неинтересно. Нина по-соседски мне и помогала. То пол помоет, то сготовит… Так и повелось. Герочка даже ухаживал за ней, знаете?