— При чем тут рыба фугу и цезий? — возмутилась я.
— Мне показалось, что тебя интересует всякая отрава. Или вообще возможные способы лишения жизни.
Да он просто издевается!
— Нет. Тебе показалось. Да. Не знаю, — я окончательно запуталась. Наверное, мне мешал пронзительный взгляд той самой официантки. Вот именно сейчас ей приспичило встать в дверях подсобки — вроде воздухом подышать. — Сколько можно и чего ей надо?! — я мотнула головой в сторону раздражающего «объекта».
— Не обращай внимания, ошибки молодости, — непонятно объяснил Боб, бросив короткий взгляд в сторону «наблюдательницы».
— Ты ее знаешь? Давно?
Черт побери, да что же это такое?! Отродясь я таким пошлым любопытством не страдала, а тут как за язык тянут.
— Как выяснилось, не знаю, и никогда не знал, — еще более непонятно ответил мой визави. Ох, похоже, он и вправду за мной ухаживает — нормальный мужик при первой же попытке учинить допрос немедленно пошлет в какой-нибудь туман. А этот ничего, терпит, даже отвечает. Значит, глазастая официантка — давняя знакомая, и «гипнотизирует» его регулярно. А что же он сам-то? Нервную систему закаляет?
— Так, может, надо просто поменять кафе?
— Пробовал, — усмехнулся Боб. — За одно лето мадемуазель сменила пять мест работы. Такое постоянство должно вознаграждаться. Если девушке настолько нравится обслуживать мой столик — что я могу возразить? Можно, конечно, каждый раз сидеть в другом заведении, — задумчиво молвил он. — Но у меня есть странное пристрастие — мне нравится быть постоянным клиентом. Лед опять же, в других-то местах не допросишься… — он ехидно посмотрел на меня.
Непонятная история с официанткой тем не менее вряд ли имела какое-то отношение к Кристине.
— Ты уже перестал считать меня психиатром?
Боб обреченно вздохнул.
— Была бы психиатром, возилась бы сейчас с Викой. Ей это не помешало бы. Я-то грешным делом полагал, что она такая же, как Герман — хоть плохонькое, да свое, — Боб помолчал, задумчиво глядя куда-то за горизонт. — Видимо, ошибся. Похоже, Тим занимал в ее жизни куда больше места, чем это можно было заметить со стороны, — он опять вздохнул. — А может, ей просто хочется чувствовать себя виноватой…
Боб взглянул на меня, как будто ждал какого-то ответа. Но взгляд его был настолько рассеян, что на моем месте вполне могла бы быть любая стенка. Я пожала плечами, но правильную реплику все же подала:
— А что, есть основания?
— Ну как же! — он недобро усмехнулся, даже глаза сверкнули. — Только в сторону прогуляться надумала, а муж возьми и умри. Да и объект избрала уж настолько неподходящий, не знала, наверное… — Боб осекся, точно лишь сию минуту заметил, что он не сам с собой разговаривает, а совсем даже наоборот, соловьем разливается перед внимательным слушателем. Хоть и сомневаюсь я, что он и в самом деле «случайно проговорился». Да что толку? Пока сам не захочет — клещами не вытащишь. Мальчиш-Кибальчиш. Генерал Карбышев. И кого же это он назвал «неподходящим объектом», и чего это Вика «не знала, наверное»? «Генерал Карбышев» закурил, устроился поудобнее в шатком кресле… — Ладно, неважно. В общем, ситуация ясная. Тут и вовсе бессердечному захочется власяницу примерить. Вроде как Бог наказал.
— Злой ты…
— Что вы, мадам! Я очень даже добрый и отзывчивый. А уж страдания Вики переживаю прямо как свои собственные. Не веришь? Напрасно. Сам на себя удивляюсь, но что есть — то есть. Но кто я такой, чтобы лезть с непрошеными советами?
— Ты о чем?
— Ну… — Боб одарил меня оценивающим взглядом. Он, казалось, размышлял: стоит ли меня посвящать в свои — вероятно, совершенно гениальные — выводы. Решение, видимо, оказалось благоприятным, и он пояснил: — Зря Герман ей отпуск на работе устроил. Так бы отвлеклась, а сейчас сидит и себя живьем пережевывает. Нервы-то не железные.
Откровенно говоря, я была совершенно с ним согласна. Физическое состояние Вики вполне позволяло вернуться к работе уже сейчас — в конце концов, не шпалы ей класть придется. И в офисе от звонка до звонка ее никто не запрет, при желании можно и на дом работу брать. Что же до душевных ран, так, чем дольше их расковыриваешь, тем дольше они не заживают. Меня можно считать бессердечной, но траур в классической своей форме всегда казался мне явлением вредным. Спору нет, любой человек после трагедии нуждается в бережном отношении, и вряд ли стоит прямо с похорон тащить несчастного в цирк. Но отношение «ах, как бы не потревожить, у него такое горе!» хуже любого цирка. Поминки в этом смысле — очень мудрый обычай. Он нагружает «осиротевших» живыми заботами, и горе, хочешь не хочешь, отступает.