Нет, господа хорошие. И я в это не верю, и Герман никак не мог всерьез рассматривать версию, что Вика покончила с собой. А тогда манипуляции с «предсмертными» записками нужны — для чего? И зачем Герман ходил сейчас к Ядвиге Леонтьевне? Да чтобы заручиться ее поддержкой на предмет того, что, мол, у Вики была возможность раздобыть какую-нибудь отраву. В шкафах «Брюсовой башни» чего только не найти. А в состоянии депрессии наличие в пределах достягаемости яда запросто может оказаться пресловутой последней каплей. То есть, доступность яда должен убедить — тех, кого надо убеждать — в версии самоубийства.
Вот и скажите мне — почему понадобилось убеждать окружающих в том, что это самоубийство?
Очевидно, потому, что на самом деле это убийство. Только так. Отбросьте все варианты, которые точно «не годятся», и у вас останется единственно верный: если не самоубийство и не несчастный случай — а я как-то не очень представляю себе, каким образом эта смерть могла бы оказаться несчастным случаем — значит, убийство, так?
За окном свиристела какая-то сумасшедшая птица. Где-то в доме тихо стукнула дверь. Горло опять обволокло липким противным страхом. По спине пробежал жутковатый холодок. Да что там холодок — арктический вихрь. Повеяло могилой, фильмами ужасов, неслышно завыли вампиры и Фредди Крюгер начал медленно и страшно шевелить длинными пальцами...
В дверь постучали так тихо, что я едва расслышала. Мгновенно мелькнула мысль — быстренько запереть дверь и ни в коем случае не открывать! Но я и пошевелиться не успела...
34.
Всему свое время. Время раскидывать грабли и время наступать на них.
Соломон (из неопубликованного)
Вот уж кого не ожидала, так это Ольгу с двоюродной бабкой. Кстати, почему я не учитывала в своих подозрениях Ядвигу?
— Рита, ты на днях мне говорила, что в редакцию тебе нужно появиться. Может, Оленьку с собой возьмешь, она очень интересуется, только попросить смущается.
Ольга не выглядела человеком, который «очень» чем-то интересуется. Разве что — забиться подальше в угол, под плинтус, и не отсвечивать.
Но с Ядвигой не поспоришь. Честное слово, вот бы посмотреть на того, кто на ее просьбу сможет ответить отказом. На меня она взглянула всего один раз — на самом финише произносимой тирады. И желание возразить или хотя бы задать какие-то встречные вопросы мгновенно улетучилось. Ну и ладно. Все одно мне хотелось побыстрее — хотя бы на полдня — свалить из этого дома. Да и в редакции появиться было бы и впрямь неплохо.
В машине мы молчали. Стас, растерявший вдруг все свое немногословное дружелюбие, мрачный, как три гробовщика, ни на мгновение не отрывался от дороги, Ольга сидела какая-то пришибленная, а мне, признаться, было не до ее душевных переживаний. Произнесенное — пусть и молча — слово «убийство» вывело меня из почти двухнедельной заторможенности и дико разозлило.
Убивать — нельзя. Грешно, табу, что хотите, но — нельзя. Нехорошо.
Забавно, но отравленный ингалятор, из которого я едва не вдохнула, меня не разозлил, а теперь — поди ж ты! Злодея нужно немедленно определить, остановить, нейтрализовать. Любым способом, хоть физически. Ладно, сперва его надо найти.
Чем и кому могла помешать Вика? Собственной матери? Брату, в смысле, Герману? Племяннице? Стасу? Нине? Бред какой-то. Бобу — кем бишь он ей приходится? Пардон, приходился… Как он тогда сказал? Седьмая вода на киселе? И это его раздражение по поводу «неподходящего объекта» для чувств… Массаракш!
Будем холодны настолько, что айсберги Антарктиды позавидуют, и начнем. С чего? Со способа, вероятно. Исходя из… как это называется? из положения тела и — очень важно — из действий Германа, единственное, что тут может иметь место быть — отравление. Так… Стакан, чашка, кофейник…
Кофейник! Кофейник, из которого не выпили ни Герман, ни Ольга, ни Кристина — ни Кристина! — ни я. Та-ак... Старые песни на новый лад.