Так случилось, что Марфа Васильевна мне маму заменила.
Появился я на свет в молодой семье, в которой сразу закипели разрушительные страсти и волею судьбы оказался я на попечении Ивана Тихоновича и Марфы Васильевны, пока мама училась и налаживала свою жизнь.
Так с измальства звал я бабушку мамой.
Марфа Васильевна, в отличие от многих в деревне женщин дождалась мужа с войны. Правда пришлось терпеть годы лихие без просвета, только дети и спасали. Жили своим двором, да огородом, едва дотягивая до нового урожая на картофельных очистках и найденной в земле промерзшей картошке, что находили весной после схода снега. А потом еще ранняя крапива спасала, да вера, что когда-то кончится проклятущая война. Жили в режиме неосознанной энергетической и эмоциональной экономии, когда все ресурсы были сконцентрированы на простой как вздох задаче ‒ выжить, а эмоции в законсервированном состоянии были спрятаны на потом, на завтра, когда кончится лихолетье, воссоединится семья.
Иначе было не выжить: ровно, как от голода можно было умереть, так и от черной тоски и отчаяния.
Мужа и отца ждали-заждались, но, как всегда, заждавшись, встреча произошла неожиданно. Оказалось, что и дети не собраны для встречи, да и сама Марфа в огороде пласталась изможденная да растрёпанная.
А Иван шагнул во двор исполином.
Уверенный, и такой незнакомый: в шинели и гимнастёрке, с которой срослось тело, позвякивая медалями и скрипя кожей портупеи и сапог, c повадками начальственными, жёсткими, стриженный совсем коротко и с взглядом ястреба из засады.
Но обняв детей и крепко потискав саму Марфу, как-то преобразился и, обошедши свой двор, свои «угодья», стал неспешно узнаваем. А когда взял в руки свой топорик, да рубанком прошёлся по бруску, извлекая знакомые звуки и запахи из древесины, тут и вовсе стал понятен, и повеяло родным от воина, пропахшего потом, кровью и порохом войны.
А потом Иван Тихонович стал председателем сельского совета и в лёгкой бричке с игривым вороным скакуном, в привычных теперь для него галифе, хромовых сапогах или в белоснежных бурках, при костюме с цепочкой и часами в нагрудном кармане, выглядел крайне убедительно.
А потом дед «зачудил». А иначе загулял. Как говорится – первый парень на деревне, герой. Настрадалась бабушка от похождений Ивана Тихоновича.
Вставал периодически вопрос о том, чтобы уйти от такого мужа, что без совести по одиноким бабам не только своей деревни, но в округе уже отметился. Как соберется по делам, куда ехать на своей бричке, сердце у Марфы сжимается, и ночи напролёт порой не спит, всё думает, да представляет как ирод, – её Иван, там с чужой бабой забавляется. Но утром, взявши за дела домашние, покормив малолетних Нину и Петра, рождённых уже после войны и собрав в школу старших, успокаивалась, забывалась и к вечеру уже весёлая шла встречать своего Ивана, как всегда озабоченного делами и видом не показывающего, что гулял на стороне.
Так вот терпелось и притиралось ненастье с непогодой в жизни Марфы. Когда же детки малые подросли, а взрослые поразъехались, оглянулась она на свою жизнь и, махнув рукой на все сплетни, что кратно множили беду, и лукавые взгляды односельчан, решила, что мужика этого не переделать. Понимала, что натерпелся он то же – шутка ли, ‒ всю войну с германцем, да потом еще полгода с японцем разбирался на фронтах мировой войны.
А еще очень берегла Марфа Васильевна воспоминание о том, как увёл когда-то её Иван от первого ей суженого, увёл прямо из-под венца практически, примчавшись как-то на бричке к дому, где проживала тогда Марфа. Жили они в соседних деревнях, и присмотрел Марфу Иван, стал заезжать, да заговаривать с ней. А затянув с ухаживаниями, прознал вдруг, что сосватали Марфу, прямо к ней заявился и стал звать – почти, что требовать идти за него. Марфа смущалась, отнекивалась, хотя сразу Иван ей глянулся: красив, ладен и серьезен был плотник из Суетки.
Но не решалась Марфа нарушить уже данное обещание, и дело шло к свадьбе. Но Иван не оставлял надежды и в один из вечеров подкараулил в проулке сосватанную невесту, увлёк за собой и Марфа, не чуя ног оказалась вдруг в возке, и лихая скачка по заснеженной степи через ночь закончилась жаркими объятиями в длинной без сна ночи. Утром Марфа была уже совсем другой, вся во власти этого человека и заливалась краской при воспоминании о том сумасбродстве.