Решив этот незатейливый вопрос, Виктор подошёл к Савичу и стал его что-то вкрадчиво выспрашивать, торопливо перекладывая какие-то предметы из сумки Савича к себе в мешок, вновь и вновь что-то настоятельно объясняя лодочнику: Савич должен был вернуться завтра поутру назад.
– Опять что-то крамчит, вот поросячий вертлявый хвост! – вполголоса сказал Игнатич – пятидесятилетний сезонный рабочий, призванный в партию по зову беспокойного сердца и исстрадавшейся за зиму печени.
Поздней осенью, зимой и ранней весной Игнатич работал в кочегарке в городе, в которой часто и проживал, гонимый из дому сварливой и вечно раздраженной женой. За зиму, бывало, выпито немало водочки, сивухи и часто всяких аптечных растворов и настоек.
Измученный «нарзаном» Игнатич по весне срывался с места, собирался в дорогу и здесь вдали от цивилизации, придуманных ею магазинов и рестораций, вынужден был отдыхать в режиме «сухого закона», чему был в тайне несказанно рад. Организм, правда, поначалу бунтовал, но после третьей поездки Игнатича «в поле», обвыкся и смирился с резкой сменой характера энергетической подпитки.
Здесь в партии Игнатич вновь округлился, порозовел и смотрелся молодцом, и уже стал нешуточно заглядываться на повариху. А сидя у костра после работы и добротного ужина Игнатич с некоторым недоумением теперь вспоминал темный закопченный замусоренный подвал и привычную поутру кружку суррогатного напитка, чефир долгими вечерами. В настоящий момент обновленная душа никак не принимала городской уклад жизни.
–Да, что, там не ясно. Водку видимо привез Савич для Виктора. А еще сказывают, получили какой-то дефицитный инвентарь – вот и прибирает, ‒ вставил Гриша взрывник.
– Куда ему водка, он же, как будто не пьет, − подивился Игнатич, с тоской вспомнив, как блаженно растекается по жилам тепло, дурманит голову и резко веселит сердце от первой выпитой стопки.
–Куда? Да он к охотникам на заимку бегает, ‒ думаешь зря? Ему что, лосю, пары десятков километров не пробежать? А оттуда он, сказывают, таскает что-то. Меняет видимо, на водяру, жратву и прочие ценные в тайге вещицы. Шкурки может? Но какие летом шкурки? – отреагировал Сергей, − друг Гриши.
–Да, думаю, моют мужики там золотишко. В этих местах остались, сказывают и старые шурфы, и отвалы от золотодобычи, еще с дореволюционных времен, а значит и золотишко есть. Вроде как на охоте мужички, а сами роют, моют, отстирывают золотце земное, ‒ подытожил, ухмыльнувшись, Григорий.
Студент быстро устроился в выделенной ему палатке, расстелив спальник на топчане и вышел снова к реке, которая курьерским поездом неслась мимо лагеря, демонстрируя полное равнодушие к мирским проблемам временно поселившихся на ее берегу людей.
Подошел Виктор и лукаво улыбаясь, сообщил, что завтра с утра Студент должен пойти в маршрут с Мишей, а подбросит их к месту Савич на своей лодке, поскольку ему по пути.
Утром долго не собираясь, – маршрут планировался всего-то двухдневный, Савич, Миша и Студент отправились в обратный путь по реке, теперь сплавляясь вниз.
Лодка шла без мотора, ‒ бесшумно лавируя между камней. Река уже не казалась такой страшной, ‒ все же сплавляться по течению было более безопасно. В очередной раз, выныривая из-за изгиба реки, на берегу были застигнуты местные жители – огромная медведица, медведь пестун и пара совсем еще маленьких медвежат. Семейка возилась у воды и, не замечая в грохоте перекатов реки плывущей лодки, сосредоточенно решала свои медвежьи проблемы.
Савич практически не среагировал на зверей. Студент с большим интересом рассматривал медведей, жалея, что нет с собой фотоаппарата.
Флегматичный тихоня Михаил, всю дорогу сосредоточенно о чем-то думавший, вдруг проявил непонятно откуда взявшуюся агрессивность и, выхватив из кобуры на поясе свой револьвер, стал палить в сторону зверья.
–Ты, что, мать твою! Тут до них метров около сорока, а твоя пукалка бьет не более чем на двадцать. Поранишь зверя, мучиться будет – вот и вся твоя охота! Брось немедля! – заругался на геолога Савич.