Но отпуск продолжался и, заняв денег у горняцкой братвы, зажили было, но в сельмаге повстречал Федя старого приятеля охотоведа, который узнав, что Фёдор не при делах, позвал его поработать на заимке. Делов-то – поправить заимку, крышу починить, дров заготовить, с капканами да ловушками разобраться. А зимой, если хочешь, давай поработай на охоте, людей, мол, не хватает, а зверья нынче ожидается много.
Фёдор, намаявшись уже без дела, согласился и на другой день уже по реке на лодке добрался до заимки, где с псом разместился в ветхом домике, который следовало прибрать к зиме.
Руки дело знали, дело спорилось, и скоро дом приобрёл вполне жилое состояние.
Как-то Фёдор собрался половить хариуса в ближней протоке и отправился налегке. Собака, освоившись уже в тайге, молча следовала за ним. Федор удил увлечённо вечно голодных рыб и снимая очередного красавца с крючка, разглядел на другом берегу реки медведя. Медведь, учуяв человека, встал на задние лапы и, покачавшись из стороны в сторону, решительно опустился на четвереньки и направился через реку к Фёдору. Стало тревожно. Медведь, казалось, был настроен решительно. Убегать? Уже поздно. Фёдор знал, что от косолапого в тайге не убежишь.
И тут, мирно спавший под кустом пёс, учуяв неладное, шмыгнул по высокой траве к берегу и, выставив из травы свою огромную голову с лопухами-ушами на голове, уставился на бредущего через реку медведя.
– Ть-рр-гаф! – визгливым противным голосом заявил о себе пёс, объявив еще дважды своё собачье отрицание медвежьей агрессии.
Медведь, покрутил головой, выискивая обладателя столь противного лая и увидев в траве голову пса, остановился и крепко задумался: что-то в его лохматой дикой голове не сложилось и косолапый презрительно фыркнув, рванулся вскачь по воде и далее назад в чащу леса.
– Ну, ты брат, даёшь! Спас! Спас меня снова, – тискал пса на берегу Фёдор, настолько остолбенев от пережитого, что не мог стоять и сидел теперь, обхватив голову своего спасителя.
Пришла зима, заголубели дали.
Фёдор, надышавшись воздухом тайги, решился провести зиму на заимке, занимаясь охотой.
Взяв в аренду у охотоведа добрую лайку Елизаветку, весёлую выученную охотницу, светло-палевого окраса с замечательным хвостом-калачом, отправился Фёдор по реке на лыжах к заимке, благо, что основной груз еще по осени завезли на лодке. Встал вопрос, а как быть с Псом, которому и имя как-то не приставало. Бежать по снегу он не мог, в отличие от Лизки, поэтому пришлось несуразную псину тащить в рюкзаке.
Так и шли три десятка километров по реке.
Фёдор на лыжах едва скользил, утаптывая глубокий снег с двумя рюкзаками: в одном, что был на груди, была снедь всякая и припасы, а во втором, что висел на спине, сидел Пёс и крутил головой, то и дело, стараясь лизнуть хозяина в заиндевелую щеку.
Лизка носилась окрест, оглашая лес от собачьего восторга звонким лаем при виде какой-либо живности.
Двигаясь по реке, Фёдор вспомнил напутствия хозяина Лизки, который сразу поинтересовался, а куда он денет своего Пса, с кем своего нелепого Пса оставит.
– Так с собой возьму, – невозмутимо ответил Фёдор, чем вызвал настороженность со стороны хозяина лайки.
– Блин, так он у тебя кобель? А если огуляет Лизку по-весне? Это кого она мне народит? Крокодильчиков мохнатых? Так, брат Федя, до января у тебя моя собачка, а потом домой её отправляй. Мне такие родственники не нужны, – закончил монолог взволнованный охотник.
– Ладно, до января, так до января, – ответил спокойно Фёдор.
Пришли на заимку и начались охотничьи будни. Петли, ловушки, приманки, выслеживание зверя по следу. Дела пошли неплохо. Лизавета сноровисто отрабатывала свой хлеб, загоняя на дерево то белку, то соболька.
Пёс, совершенно не приспособленный к охоте, оставался в избе и радовался, когда хозяин и Лизка возвращались с охоты.
В один из дней, еще до больших холодов, возвращаясь с обхода петель и капканов вдоль реки, Фёдор увидел барахтающегося в воде реки, на самой еще не покрытой льдом быстрине, волка. По следам было видно, что серый пересекал реку вдоль промоины и тонкий лед у её края не выдержал и проломился. Теперь волк безнадежно пытался выбраться, но тонкий лёд ломался, и зверь снова и снова оказывался в воде, теряя силы. А вода на стремнине уходила под лёд, увлекая и волка – тот боролся из последних сил.
Фёдор скинул лыжи и, распластавшись на них, по льду стал скользить к промоине страшно рискуя оказаться в воде, – лёд был еще крайне ненадежным. Оказавшись у края промоины, Фёдор увидел глаза волка – глаза смертельно уставшего зверя смотрели пристально и в них был и испуг, и мольба, и звериная неукротимость духа. Фёдор ухватил волка за холку и потянул к себе, старясь вытащить его на лёд. Зверь, уже несколько выбравшись на лёд, прихватил зубами вторую руку Фёдора, сжал зубы, но ровно на столько, чтобы показать свою силу и решимость биться до конца. Фёдор, собрав все силы, рванул зверя и вытащил его, наконец, на лёд. Волк тут же отпустил руку человека, встал неуверенно на лапы и, покачиваясь, потрусил к кустам на берегу. Поднявшись со льда на берег, волк замер, повернул свою угловатую голову, а осмотрев мельком своего спасителя, потрусил дальше и вскоре скрылся в чаще леса.