— Если бы маркиз был даже действительно моим близким человеком, то, я думаю, до вас это не касается; я совершеннолетняя, вы не состоите моей опекуншей, и я вольна распоряжаться собою, как я хочу.
Эта смелая и дерзкая тирада окончательно смутила Анну. Она с изумлением взглянула на цесаревну, не будучи в силах понять, действительно ли она не знает, в чем ее обвиняет правительница, или только притворяется незнающей.
— Да я же совсем не про то говорю, — сказала она, уже значительно понизив голос, — говорят, что вы в союзе с Шетарди замышляете отнять корону у моего сына!..
Елизавета презрительно пожала плечами.
Анна чувствовала, что начинает терять почву. Тогда она решила нанести главный удар.
— Так вы запираетесь? — проговорила она. — А что, если я прикажу арестовать вашего лейб-медика Лестока… прикажу его пытать?
Елизавета чуть приметно вздрогнула, но не потеряла самообладания и спокойно выдержала испытующий взор правительницы.
— Лестока? — переспросила она. — А чем он провинился пред вашим высочеством?
— Он составляет заговоры… он бывает у Шетарди… получает с него деньги. Его можно видеть постоянно в разных кабаках в обществе гвардейских офицеров… Словом, он — душа заговора.
— Если вы в этом уверены — арестуйте Лестока… Но мой бедный, трусливый медик будет, конечно, очень польщен, что его считают настолько храбрым, чтоб стоять во главе заговора.
— Так, по-вашему, он не пьянствует с гвардейцами?
— За это не поручусь… Но я знаю, что Лесток любит выпить, а у пьяного человека всегда найдутся собутыльники…
— Так он не бывает в доме французского посла?
— За это я могу поручиться. Он еще ни разу не переступил порога французского посольства…
Анна Леопольдовна так была изумлена, что даже пошатнулась.
— И вы можете поклясться в этом? — спросила она, зная, что Елизавета очень религиозна.
— Клянусь! — воскликнула цесаревна.
— И она не покривила душой; Лесток действительно не бывал в доме Шетарди, не считая единственного раза, когда он явился замаскированный, про что Елизавета даже и не знала. Он очень часто виделся с Шетарди, но исключительно в доме итальянца Марка-Бени, близкого знакомого и маркиза, и доктора.
Услышав эту клятву, правительница на минуту опустила голову и задумалась. Сомнения ее не рассеялись, а уверенности в виновности цесаревны уже не было.
— Так, значит, все это — ложь, все это — вымыслы?
Цесаревна горько улыбнулась.
— Ваше высочество, — с чувством проговорила она, — уверять я вас больше не буду… По всему видно, что я потеряла ваше доверие, а словами его не вернешь. Поэтому одно из двух: или оставьте меня в покое и дайте мне жить тихо и мирно, или же назначайте следственную комиссию, арестовывайте меня, пытайте моих друзей… Поверьте, что эти вечные недоразумения, эти разговоры хуже всякой лютой пытки…
На ее ресницах алмазными каплями сверкали слезы. Правительница заметила их и подумала: «Это — слезы обиды… Она обиделась — значит, невиновна…» — и затем сказала вслух:
— Хорошо. Ступайте, ваше высочество… Я подумаю, что сделать…
Елизавета с глубоким поклоном вышла из кабинета и тотчас же уехала домой, вздрагивая каждую минуту и боясь, что правительница одумается, вернет и арестует ее. А когда она уехала, в кабинет, где в глубокой задумчивости сидела правительница, вихрем ворвался ее супруг.
— Опять упустили птичку! — раздраженно воскликнул он.
— Оставьте меня в покое! — досадливо отозвалась Анна. — Я убеждена теперь, что она невиновна…
Принц изумленными глазами поглядел на супругу, топнул ногой и снова вихрем удалился из кабинета!
Елизавета вернулась домой разбитая и утомленная. Этот разговор стоил ей слишком дорого; за полчаса, которые он тянулся, она перестрадала так много, как ей не приходилось страдать уже давно.
— Ну, что, золотая моя? — встретила ее Шепелева. — Нагулялась, повеселилась?!
Цесаревна печально покачала головой, и горькая улыбка скривила ее губы.
— Так-то навеселилась, — ответила она, — что по горло сыта, Мавруша… Вдругорядь меня на это веселье калачом не заманишь…
— Аль приключилось что?
— А приключилось то, что пытала меня правительница словами да обещала и в застенке попытать… — и она вкратце пересказала Шепелевой свой разговор с Анной Леопольдовной.
Мавра Ивановна, когда цесаревна кончила, всплеснула руками.
— Как же теперь быть, матушка? Неужто всю затею бросать?