Елизавета достала из-за кирасы крест, подняла его над головой и сказала:
— Я клянусь жить и умереть за вас. Клянитесь мне в том же…
— Клянемся! — грянула толпа.
Это был величественный момент. Елизавета была тронута до слез, гвардейцы — и солдаты, и офицеры — падали на колени, целовали ее руки и платье. Загорелые лица светились радостью. Все точно переживали какой-то дивный праздник.
— Теперь, друзья, — снова заговорила цесаревна, — пойдем со мною в Зимний дворец… Я должна арестовать похитителей моего престола. Но помните — не проливайте напрасно крови… Господь и так поможет нам докончить начатое.
Солдаты построились, а для того чтобы случайно не ударить тревоги — Лесток ножом разрезал кожу на барабанах. Елизавета снова села в сани, и шествие, в котором теперь участвовала почти половина Преображенского полка, двинулось к Зимнему дворцу.
И сама цесаревна, и преображенцы торопились. Пока шло все благополучно, но за дальнейшее поручиться было нельзя. Правда, сторожевые патрули на петербургских улицах были в то время очень малочисленны и предпочитали мирную дрему в караульнях беспокойной бдительности, но на патруль можно было наткнуться случайно; тот, заметив необычайное шествие глухой ночью, мог поднять тревогу — и тогда, кто знает, к чему бы это повело.
Сани, в которых сидела цесаревна и за которыми, как почетный караул, шагали толпы гвардейцев, прежде всего могли привлечь нежелательное любопытство, и поэтому один из офицеров решил предупредить это.
— Ваше высочество! — сказал он, торопливо подбегая к саням. — Не соблаговолите ли выйти из санок? Оно куда покойнее будет…
Елизавета сама тотчас же поняла практичность этого совета, вышла из саней и по глубокому снегу пешком пошла впереди своего войска, как русская Жанна д’Арк, шедшая для спасения своего отечества.
Однако это путешествие скоро ее утомило. Тяжелая кираса, которую она надела поверх шубы, глубокий снег, всюду лежавший сугробами, наконец, волнение, не только не покидавшее ее, а словно усиливавшееся по мере приближения к Зимнему дворцу, — все это все больше и больше замедляло ее сначала крупные и быстрые шаги…
Гренадеры заметили это. Двое из них быстро отделились от толпы, бережно подняли цесаревну на руки и, как ребенка, понесли вперед… И это было сделано вовремя: Елизавета чуть не задыхалась от усталости и едва-едва держалась на ногах.
Вот и Дворцовая площадь, в глубине которой темной массой, кое-где освещенной слабыми огоньками, вырос фасад дворца. Преображенцы в глубоком молчании дошли до дворцового подъезда и здесь спустили цесаревну на землю…
Она перекрестилась и твердым шагом двинулась к подъезду, на ступенях которого, как изваяния, застыли четыре измайловца, стоявшие в карауле.
Сильно билось сердце цесаревны, когда она подходила к ним, это была решительная минута. Стоило им скрестить ружья, ударить тревогу, вызвать остальной караул — и Зимний дворец пришлось бы брать приступом, пришлось бы проливать кровь, и, кто знает, чем могло бы окончиться это пролитие неповинной крови.
Сильно билось сердце великой дочери Петра Великого, страшно трусила она, но зато каким торжеством сверкнули ее глаза, какая радость охватила ее, когда караульные взяли на караул, а один из них, растворяя тяжелую дверь, сказал:
— Давно ждали, матушка царевна… Милости просим…
С этого момента дело брауншвейгцев было окончательно проиграно.
Елизавета вошла во дворец, преображенцы тотчас же заняли-все выходы, измайловцы, стоявшие в карауле, присоединились к ним, два офицера, вздумавшие было показать свою верность Анне Леопольдовне, были немедленно связаны — и не больше, как через десять минут, цесаревна вошла в спальню правительницы, оставив за дверью своих гвардейцев.
Топот тяжелых ног за дверью спальни, грохот ружейных прикладов теперь уже не стеснявшихся преображенцев разбудили Анну, спавшую на кровати вместе с Юлианой. Она вскочила, увидела Елизавету, устремившую на нее гордый, но в то же время грустный взор, вскрикнула от ужаса, зарыдала и в истерическом припадке забилась у ног цесаревны…
А через час после этого в маленький цесаревнин дворец на Мойке спешили сенаторы и духовенство, оповещенные о восшествии на престол дщери Великого Петра. Комнаты и залы были уже битком набиты, а гости все прибывали и прибывали, и на всех лицах светилась искренняя радость, а в глазах отражалось неподдельное изумление.
А в то же время перед дворцом цесаревны все увеличивалась масса войска, подходившего отдельными частями, и, когда в четвертом часу утра Елизавета вышла на подъезд чтобы ехать к торжественной службе в Исаакиевский собор, — ее встретили громовым криком: