В последнее время он все чаще и чаще валялся на кровати, горько жалуясь на бесполезность своего существования и возложив все хозяйственные заботы на Катю, расцветшую пышным цветком, на который многие кидали жадные, завистливые взоры. Девушка как-то ухитрялась сводить концы с концами, промышляя необходимую на пропитание копейку шитьем. Правда, на водку для отца она не могла заработать, но печь была вытоплена ежедневно, и ежедневно же в определенный час она ставила на стол горшок с горячими щами да латку с кашей или жаренным на сале картофелем. Яков Мироныч удивлялся этому волшебству, благодарно поглядывал на дочь и основательно набивал желудок, неизменно заканчивая трапезу словами:
— Сыт не сыт, голоден не голоден, а умереть нельзя. Вот кабы стаканчик пропустить — совсем бы ладно было. Что на сие, волшебница, скажешь?
Но стаканчик не являлся по волшебству. Не могла или не хотела волшебница-дочь доставить отцу это высшее удовольствие, но она отмалчивалась на эти слова, и только изредка улыбка скользила по ее румяным губам.
И сегодня Яков Мироныч был трезв, и сегодня он с утра пребывал в самом мрачном настроении духа, пролеживая бока на засаленной перине, единственном воспоминании о былой роскоши.
Заслышав хорошо знакомый голос Барсукова, старик радостно вздрогнул и не заставил ждать гостя.
— Здравствуй, старый хрен, — приветствовал Барсуков бывшего «придворного мима».
— Мое почтение, сударь!.. Как изволите здравствовать?
— Я-то ничего. А вот как ты попрыгиваешь?
Поспелов печально вздохнул и еще печальнее покачал головой.
— Ох, и не спрашивайте лучше, государь мой! Совсем сквернота настала. Жду не дождусь, когда буду нем и недвижим и послужу пропитанием земным червям…
Барсуков звонко рассмеялся.
— Старая песня! Стало, давно водки не нюхал?
— Почитай, дён двадцать маковой росинки во рту не было.
— Строптивая у тебя дочка… совсем старика отца не жалеет.
Яков Мироныч торопливо покачал головой.
— Как не жалеет? Очень даже жалеет! А только откуда ж ей достать?! Что выработает с трудом превеликим — все на пропитание уходит… Неоткуда ей больше взять.
На лбу Барсукова легла резкая морщина. Ему вспомнилось, как обидно и пренебрежительно отнеслась к нему девушка при встрече.
— Сама виновата, — глухо проговорил он, — не было бы у нее «трудов превеликих», кабы умнее была…
В слезящихся тусклых глазках Поспелова сверкнули лукавые искорки.
— Знаю, сударь, — воскликнул он, — о чем вы говорите. Сколько раз, можно сказать, ей всяческие резоны приводил — ничего с ней поделать невозможно. Строгого нрава девица. Говорит: «Не люб», — и кончено.
— Может, ей кто иной люб? — немного бледнея от подавленного волнения, спросил Барсуков.
— Ни-ни, ни Боже мой! — замахав руками, поспешно возразил старик. — Ни на кого Катюня не глядит, никто ей по сердцу не приходится.
— Да ведь семнадцать лет. Самая пора для невесты.
— Верно изволите, сударь, говорить, да ничего с девкой не поделаешь. Нет в мыслях женихов, не желает невеститься…
Барсуков досадливо повел плечами и покачал головой.
— Погляжу я на тебя, Мироныч, — насмешливо заметил он, — старый ты человек, а глупый. Да кто же из родителей девку спрашивает — есть ли ее желание в невестах быть али нет? Строгость нужна…
Печальная усмешка тронула сухие губы старика, и лицо его приняло виноватое выражение.
— Воля ваша, сударь, а не могу я к ней строгость предъявлять. Кормит она меня, старого; из ее рук я, можно сказать, на свет Божий гляжу — не поднимается у меня на нее голос. Вот о вашем деле по душам я с нею поговорил, так и эдак резоны ей представлял, что и молоды вы, и лицом не урод, а даже красотой одарены, и на дороге хорошей… Куды тебе! Так мне напрямик и отрезала: «Коли я вам, батюшка, не надоела, коли вы не хотите, чтоб я в Неву бросилась, никогда вы мне о Барсукове не заикайтесь. Ненавистен он мне. Лучше за нищего да уродливого замуж пойду — только не за него».
— Ишь как она меня аттестовала! — злобно проворчал Барсуков и быстро перебил сам себя: — Ну, не будем об этом и речь вести… Не люб — так не люб. И не затем я к тебе пришел, чтоб от твоей павы еще раз поворот получить… Дело у меня к тебе есть.