Анна Леопольдовна вопросительно поглядела на своего фаворита.
— Кого же? — спросила она. — Остермана?
— О нет… Он уже не опасен. Не доверяйте ему — и только. А вот цесаревны Елизаветы следует опасаться.
Анна улыбнулась.
— Вы очень не любите цесаревну, мой друг.
— Я даю вам этот совет только ради вашей же безопасности.
Его серьезный тон заставил правительницу насторожиться.
— Вы что-нибудь знаете? — спросила она тревожно.
— Я знаю, что цесаревна спит и видит занять престол своего отца.
Эту фразу Анна Леопольдовна слышала так часто, что и теперь улыбка приподняла уголки ее губ.
— Мой друг, — проговорила она медленно, — это обвинение к цесаревне предъявляют ровно четырнадцать лет. Не подумайте, что я ослеплена или я слишком люблю ее… ни того, ни другого. Но я не могу обвинять ее в том, в чем она действительно неповинна. Если бы Елизавета хотела царствовать — она могла бы занять престол после смерти своего племянника и не допустить воцарения Анны Иоанновны… За нее тогда было войско. Это раз. Ей было легче свергнуть Бирона, чем мне, — и она этого не сделала. Это два. Нет, я могу обвинять ее в резкости, невоспитанности, дурном характере, но не в преступных замыслах.
Линар сделал обиженное лицо.
— В таком случае не будем говорить об этом… Но все же, ваше высочество, не доверяйте цесаревне…
Он заговорил о другом, и Анна от души была рада забыть политические тревоги. Особенно сегодня ей было не до них.
Только когда они расстались, когда граф Линар уехал из Зимнего дворца, чтобы назавтра ранним утром покинуть Петербург, Анна Леопольдовна, оставшись одна в своем будуаре, вспомнила его предупреждение и прошептала:
— Хорошо, я буду остерегаться цесаревны…
Анна Леопольдовна вообще не была подозрительна, но менее всего она подозревала Елизавету. Сама прямодушная и откровенная, она в особенности ценила это прямодушие в других. Сначала, под влиянием увещаний Остермана, она стала очень недружелюбно относиться к Елизавете, но та как-то очень быстро в одном разговоре сумела рассеять опасения правительницы.
Анна не забыла этого разговора. Это было еще весной, когда по настоянию Остермана был вызван в Петербург брат принца Антона и цесаревне предложили выйти за него замуж.
— Скажите, сестрица, — спросила Елизавета, — почему вам так хочется выдать меня замуж?
Этот прямой вопрос — Анна и теперь это помнит — захватил ее врасплох. Она покраснела, смутилась и, не умея совершенно лгать, стала сбивчиво что-то говорить о политических причинах, о желании породниться с Елизаветой.
— Полноте, ваше величество, — своим густым, немного грубоватым контральто перебила Елизавета, — не темните истину. Коли вам трудно признаться, так я за вас скажу. Хотите вы избавиться от меня оттого, что боитесь меня.
Анна Леопольдовна смутилась еще больше, еще гуще покраснела, но затем оправилась и, пожимая плечами, возразила:
— Чего же мне вас бояться?!
— И это я вам скажу. Боитесь вы меня потому, что всероссийский престол, на который судьба возвела вашего сына, по-исконному праву принадлежит мне. Вот вы и боитесь, чтоб я смуты не произвела да этим престолом не овладела… Ну-ка, признайтесь, сестрица, правду ли я говорю?
— Положим, правду.
— Так неужели вы думаете, — возвысила голос Елизавета, — что, обвенчав меня с этим поджарым немчиком, братцем вашего супруга, вы меня лишите права на престол? Право-то за мной все-таки останется — и для вас тогда хуже будет. Царствуйте вы и оставьте меня жить спокойно. Ни мужа мне, ни престола не нужно. Коли бы я захотела корону на себя надеть — давно могла бы это сделать. Стоило мне гвардейцам моего отца сказать: «Вы знаете, что я — дочь Петрова, помогите мне Петров трон занять», — и сотни Биронов да Минихов мне бы страшны не были. Да не хочу я этого, ваше высочество. Привыкла я к своей тихой да мирной жизни, и не надобно мне царских тревог. Но только вот вам крест: коли вы надо мною насильничать вздумаете да под венец с кем ни на есть неволить — на все пойду. Тогда лучше из-под венца прямо в монастырь ведите — иначе ни себя я, ни вас не пожалею…
Эта откровенная речь тогда так подействовала на правительницу, что она, заливаясь слезами, бросилась на шею Елизаветы. Эти слова цесаревны приходили ей на память каждый раз, когда ей наговаривали на Елизавету, советовали ей остерегаться ее происков. Вспомнились они ей и сегодня.