— Нет, — прошептала она, — нет… я верю тебе, сестра… Так лгать нельзя…
Фарфоровые часы, изображавшие пляску амуров и стоявшие на верхней доске секретера, звонко пробили двенадцать раз. Анна потянулась всем своим худощавым, но грациозным телом, подошла к двери, отделявшей спальню от будуара, и крикнула:
— Юлиана, ты еще не ушла?
Дверь скрипнула, и хорошенькое личико баронессы Менгден выглянуло в разрезе портьеры.
— Нет еще, ваше высочество…
— Пора спать, Юлиана, — лениво опускаясь в кресло, проговорила Анна Леопольдовна.
Фрейлина расхохоталась.
— Пора спать, а сама в кресло… Не прикажете ли на руках отнести вас в кроватку…
Правительница улыбнулась в свою очередь.
— Нет, я лягу сама… но немного погодя. Запри дверь и посиди около меня. Я хочу с тобою поговорить…
Юлиана подошла к двери, выходившей в парадные комнаты дворца, повернула ключ в замке, но даже не успела повернуться, как за дверью послышались чьи-то торопливые шаги, и раздался резкий стук, отдавшийся под потолком звонким эхом. Юлиана вздрогнула от неожиданности, а Анна Леопольдовна побледнела; ей вдруг припомнились ее мрачные мысли, и тяжелое предчувствие охватило ее.
— Юлиана! — прошептала она. — Не отворяй… я боюсь…
— Кто там? — спросила Юлиана.
— Ах, да отворите, ради Бога! — послышался взволнованный, раздраженный голос принца Антона. — Что это за новости! Скоро мне, кажется, придется заранее докладывать о своем приходе.
Баронесса Менгден вопросительно поглядела на Анну, та облегченно вздохнула и молча кивнула ей головой. Юлиана отворила дверь, и принц бурей ворвался в будуар жены. Он хотел заговорить, но Анна Леопольдовна перебила его с недовольной гримасой:
— Что вы так стучите, мой друг! Я Бог знает что подумала и даже перепугалась…
— И если не будете меня слушаться, — воскликнул принц Антон, — ваши страхи могут оправдаться!..
— Что еще случилось?
— То, что вы должны дать немедленно приказ арестовать цесаревну Елизавету и всех ее клевретов.
Анна Леопольдовна вздрогнула и испуганно поглядела на взволнованное лицо мужа.
— Произошло что-нибудь особенное?
— Особенное, особенное! — раздраженно проговорил он. — Вам все нужно особенное! И это случится, если вы все будете по-прежнему медлить… Вы хотели доказательств… Вот, читайте!.. — и, выхватив из-за пояса сложенный вчетверо лист бумаги, он сунул его в руки правительницы.
— Что это такое? — не сразу поняла Анна.
— Это манифест шведского короля… Тут объясняется, по чьему наущению начата война с нами… Тут прямо сказано, что ее повлекло отстранение от всероссийского престола цесаревны Елизаветы Петровны и принца Гольштейнского… Вам и этого мало? Я не знаю, чего вы еще хотите дожидаться. Очевидно, того, чтобы Елизавета арестовала вас, меня и императора…
Лицо Анны Леопольдовны приняло скучающее выражение. Она зевнула и лениво проговорила:
— Первый час, мой друг, и я смертельно хочу спать.
— И это все? — спросил озадаченный принц.
— Нет, не все. Для вашего успокоения я завтра утром съезжу к цесаревне и поговорю с ней. Если я увижу что-нибудь подозрительное — я приму необходимые меры… А теперь ступайте к себе, ложитесь спать и не трусьте так… Нельзя же быть таким трусом, чтоб бояться даже собственной тени…
Принц Антон вспыхнул до корней волос, круто повернулся и вышел из будуара, ворча что-то сквозь зубы.
II
Две соперницы
Елизавета Петровна не ожидала, что ей придется принимать такую высокую посетительницу. Цесаревна была рада, что при дворе хоть официально о ней на время забыли, что к ней не пристают больше со сватовством, и сама была в Зимнем дворце в последние дни всего два раза: по приезде из ее подмосковной Покровской вотчины, где она провела лето, затем недавно на куртаге.
Зимние и весенние месяцы Елизавета Петровна подумывала о перевороте в свою пользу, мечтала о возможности возложить на свою голову императорскую корону, но, пробыв лето в Покровском, прожив там целых восемьдесят дней мирной и спокойной жизнью, вдали от придворных тревог и интриг, проводя время среди незатейливой деревенской природы, которая манила ее гораздо больше, чем шум и блеск императорского двора, цесаревна, к удивлению всех своих приближенных, заявила, что больше не думает о престоле. И это заявление она сделала вполне искренне. Ей действительно надоели придворные интриги, и, если бы ее только оставили в покое, она была бы вполне счастлива. Почти не сомневаясь, что переворот может удаться, Елизавета в то же самое время страшилась тяготы, которую ей придется возложить на плечи вместе с императорскою порфирой.