– Доброе утро, Герман Генрихович, – поздоровалась она с ним, – что новенького скажешь?
Лесток вздернул плечами и пробормотал:
– Я дурной сон видел, ваше высочество!
– А какой? – спросила Елизавета, расчесывая перед зеркалом свои густые, пышные волосы.
– Будто меня колесовали.
Насмешливая улыбка тронула губы цесаревны и затерялась в глубине глаз.
– И то дурной, – согласилась она, – особливо коли в руку.
Лесток еще досадливее вздернул плечами, закусил нижнюю губу, затем быстро вытащил из кармана камзола какую-то бумагу и положил ее пред Елизаветой.
– Что это такое? – спросила она.
– Выбирайте, ваше высочество, что вам приятнее. Жизнь ваших друзей висит на волоске, и, если вы еще промедлите, их кровь польется рекою…
Елизавета в это время рассматривала положенный ее медиком рисунок.
Он был сделан грубо, неряшливо, но она разобрала, что этот рисунок изображает ее в двух видах – в короне и порфире и в монашеском одеянии. Цесаревна вздрогнула и поспешно отвела затуманившиеся глаза от ужасной картинки.
– Я выбрала, мой друг, – проговорила она. – Будь готов сам и скажи всем, чтоб были готовы…
– Но когда же, когда? – забыв всякий этикет, всякое уважение к цесаревне, вскричал Лесток.
– Еще не знаю, – раздумчиво ответила Елизавета. – Может быть, завтра, а может быть, и сегодня… Во всяком случае, ступайте и будьте готовы…
Она встала из-за туалета и торопливым шагом направилась в залу, где, по словам Шепелевой, ее ждал Грюнштейн.
Увидев вошедшую цесаревну, преображенец преклонил колено и благоговейно прикоснулся губами к протянутой ею руке.
– Я заставила тебя ждать, мой друг, – ласково проговорила Елизавета. – Уж не посетуй – заспалась нонче…
Преображенец и от ласкового тона ее голоса, и от этих слов покраснел до ушей.
– Ваше высочество! Матушка царевна! Не посетуйте, что я дерзнул явиться, – заговорил он взволнованно и робко. – Такое дело случилось. И от себя, и от своих товарищей усердно вас просим: прикажите ваших супостатов[71] низвергнуть, немцев из Зимнего выгнать…
– Прикажу, прикажу, дружок! Только малость подождать нужно…
– Нельзя годить, ваше высочество! – воскликнул Грюнштейн. – Потому я и прибежал к вам… Завтра вся гвардия в поход выступает, в ночь ноне нам снарядиться приказано…
– Как в поход? – изумилась Елизавета.
– На шведа идти приказано, – пояснил преображенец. – Ноне и приказ поутру нам читали.
Елизавета задумалась. Это неожиданное известие изменяло положение дела. Медлить долее было действительно нельзя. Она ясно теперь понимала план правительницы: гвардию решено удалить из Петербурга, чтобы арестовать ее в это время. Тогда, понятно, некому будет за нее заступиться. Ее раздумье продолжалось бы дольше, если б около нее не прозвучал голос Лестока, незаметно вошедшего в залу.